— Откуда вы взяли такую великолепную натуру? — спрашивал он Смельского с явной завистью. — Я вам предсказываю, что вы ею прям составите имя. Хотите, я вам сейчас найду покупателя, познакомьте меня только с вашей натурщицей…
Художник передал слова «знаменитости» Клавдии. Та не хотела и слышать о продаже «Вакханки», обещая Смельскому достать взаймы де нег, если они ему уже так нужны. Познакомиться же со «знаменитостью», но только не для позирования, она была не прочь. Профессор назначил время, и знакомство состоялось бы, если бы Смельский не заболел. Навещая какого-то товарища, больного, как после оказалось, пятнистым тифом, художник заразился…
Болезнь началась сразу со страшного жара. Смельский сейчас же понял, что это такое. Что бы оградить Клавдию от заразы, он попросил отвезти себя в больницу, но молодая девушка со слезами упросила его остаться, забыть об ее особе, уверяя, что болезнь пустая и что он скоро опять будет молодцом.
— Ты хочешь, чтоб я умер возле тебя? — сказал тихо, с благодарностью Смельский. — Но ты сама заболеешь. Нет, лучше уйди, Клавдия.
— Не терзай меня! — закричала с плачем девушка. И тотчас же приказала послать за доктором, причем сама перенесла с горничною Машей в комнату художника свою кровать. Затем она раздела и уложила ослабевшего Смельского в «девичью» постель.
— Милый, — шептала она нежно, — не смей болеть. Знай, что без тебя Клавдия пропадет.
И, несмотря на требования художника быть осторожней, страстно целовала его, гладила его кудри и весь вечер и ночь не отходила от него.
— Нет, Клавдия! — говорил уверенно художник. — Я умру, я чувствую это! Господи, как хочется жить! Будь умной, Клаша, приободрись и приободри меня. В случае моей смерти, похорони меня на Ваганьковском кладбище. У меня есть деньги в банке. Завтра же засвидетельствуй мою подпись и возьми их оттуда на всякий случай. Все оставшиеся деньги отошли моим старикам — они нищие. Напиши им, что, мол, это все, что накопил я про черный день. Мои этюды и портреты возьми себе…
Сердце Клавдии раздиралось на части, слушая эту спокойную предсмертную волю юноши. Она не могла найти таких слов, которые не были бы пошлыми, чтоб выразить своему возлюбленному свои муки.
Рыдая, она покрывала безумными поцелуями горячее тело художника, терявшего постепенно память… Она становилась на колени и горячо молилась Богу, и ей показалось, что ее возлюбленный разумно, с сознанием смотрит на нее и сам принимает участие в ее молитве…
На другой день г-жа Льговская съездила, по просьбе дочери, за известным доктором. Даже черствая душа Ольги Константиновны, не говоря уже о тетке, прониклась горячим участием к художнику, видя, как дочь безумно любит его. А потом, художник был так красив! Болезнь придавала еще более прелести его молодому, искаженному муками лицу. Только одна голая «Вакханка» все так же смотрела из рамы на умирающего художника и звала, звала своего творца…
Перед приездом доктора старуха-тетка завесила ее, и никто не заметил этого.
Опытный врач, констатировав начало тяжелой формы пятнистого тифа, всех успокаивал, что молодость и богатырский организм Смельского перенесут болезнь. Но эскулап ошибся. Художник напрасно боролся со смертью. Дни его были сочтены… Он метался и бредил на кровати своей «любви»… Клавдия не отходила от него. Надежда пока не покидала ее. Она день и ночь ухаживала за Смельским, как бы желая силой своей страсти вдохнуть в него жизнь. Художник по временам открывал воспаленные, страдальческие глаза и как будто разумно, с благодарностью смотрел на молодую девушку. Даже в бреду он говорил только о Клавдии, беспокоился о ней. Все остальное для него не существовало.
В день его смерти, когда уже стало для всех очевидным, что художник умирает, Клавдия, как умалишенная, бросилась к нему, стала безумно целовать его голову и раздирающим голосом просила его «не покидать ее, пожалеть ее молодость».
Но умирающий художник бесчувственно, неподвижно внимал ее горячим просьбам, и какая-то счастливая, нездешняя и проникновенная улыбка играла на его полуживых устах…