Клавдия заметила эту улыбку. Она поняла, что улыбка — знамение скорой смерти. Как раненая львица, она отбежала от кровати Смельского и, вне себя, громко и злобно закричала:
— Ты смеешься! О, будь ты проклят! Ты не любишь меня! О, если бы ты любил, ты заставил бы себя жить для меня! Умирай же скорей! Я тебе постараюсь поставить хороший памятник и сейчас же забуду тебя!..
Очевидно, муки Клавдии достигли до апогея. Ее неокрепшее, горячее сердце не могло согласиться с абсурдом этой смерти. Злоба, ужасная злоба поселилась в испорченной душе молодой девушки, и началом ее была какая-то моментальная апатия к умирающему любовнику.
Она первый раз за все время болезни вышла из комнаты художника и уже не возвращалась в нее.
К вечеру Смельского не стало.
Клавдия с удивительным хладнокровием стала помогать матери поскорей удалить из дома «заразу». Она первая пошла навстречу полиции, приказывающей как можно проворней похоронить художника, умершего в жаркую летнюю погоду от такой прилипчивой болезни.
Клавдия сама купила «вечное жилище» своему милому, сама привезла «дом» на квартиру и только отказалась присутствовать при запаивании и дезинфекции гроба мертвеца, а также при помещении художника в преддверие могилы.
Она даже не пожелала последний раз взглянуть на дорогие черты покойника, проститься с ним: злоба, стихийная злоба душила ее.
На другой день во всех газетах был помещен некролог Смельского с краткими биографическими сведениями, которые сообщила Клавдия пришедшим к ним за этим репортерам. Сведения, как водится, были совершенно перевраны, зато заметки были переполнены «достоверными» сплетнями, услышанными «писаками» от словоохотливой прислуги. В них, ни к селу ни к городу, были намеки на Клавдию и вообще на то, о чем вовсе не следовало бы писать из уважения к покойнику. Некрологи предупредительно сообщали, что скончался Смельский от очень заразного «недуга» и что администрацией приняты все меры предосторожности.
Художник умер в глухое «дачное» время и от прилипчивой болезни, так что на отпевании и при погребении его почти никого не было. Явился только редактор газеты, где постоянно работал Смельский, и искренне поплакал над свежей могилой своего молодого, талантливого и, самое главное, добросовестного сотрудника.
Клавдии также не было на похоронах, и ее, конечно, удерживала не боязнь заразиться…
Только после того, когда все кончилось и вместо когда-то дышавшего и думавшего человека был воздвигнут могильщиками неуклюжий холм, молодая девушка явилась на Ваганьково кладбище. Сзади нее рабочие несли купленный ею простой крест с краткой надписью: «Художник Смельский». Она в своем присутствии приказала поставить его на могиле. Привычная медлительность рабочих не нравилась ей, и она как-то ожесточенно и вместе с тем холодно говорила: «Нельзя ли перестать курить и скорей окончить работу?!» Когда крест был поставлен, Клавдия уплатила деньги могильщикам и, даже не посмотрев на дорогую могилу, пошла от нее прочь туда, куда влекла ее злоба, делавшая живую жизнь, живых людей и вообще все, что чувствовало, человечески мыслило, огромным, сплошным кладбищем.
XII
ПОСЛЕДСТВИЯ ЛЮБВИ
Клавдия точно и педантично исполнила волю покойного и, вынув его деньги из банка, без всяких вычетов, целиком, отослала старикам художника. Во время отсылки денег, на почтамте, когда ей пришлось долго ждать очереди в душном и тесном помещении преобразованного ведомства, с ней случилось дурно. Она упросила пустить ее, ввиду ее нездоровья, скорее отправить деньги и, забыв даже взять обычную расписку-документ, кое-как наняла первого попавшегося извозчика и добралась до своей квартиры.
Клавдия сейчас же поняла свою «хворь» и немедленно послала тетку за акушеркой.
«Доигралась!» — подумала злобно Клавдия. Между тем, боль и схватки увеличивались… Показалась кровь… Клавдия еле-еле воздерживалась от стона. Она считала всякое внешнее проявление страдания за малодушие.
Через час явилась акушерка, бойкая, разбитная бабенка. Она со «скоромненькими» веселыми прибауточками осмотрела больную и констатировала необходимость вмешательства в это дело хирурга-акушера.
— Я не могу вам без доктора помочь, — заявила она Клавдии. — Я не компетентна.
Ольга Константиновна с «притворными слезами притворного стыда» отправилась сама на дачу к какому-то доктору, чтоб пригласить его помочь ее дочери — девушке-гимназистке.
Акушерка, остановив кровотечение и приготовив Клавдию для операции, ушла на другую практику, прося, в случае прибытия доктора, немедленно послать за ней. Клавдия осталась одна со старухой-теткой. Ни раскаянье, ни стыд, ни потеря дорогого человека, ничто так не угнетало Клавдию, как ощущение невыносимой физической боли и чувство необыкновенной, острой злобы на эту глупую, беззаконную смерть.