— Ты права, Клавдия! — с отчаяньем воскликнула мать. — Но как ты жестока! Как ты язвишь меня! Как бы то ни было, но я тебе все-таки мать! Ты всю свою необузданность взваливаешь на меня, но, может быть, и мои родители, от которых я осталась пятилетним ребенком, тоже были не без греха… Может быть, наследственность и у меня… Ты так бесцеремонно говоришь о моих… Но прости меня… Прости, что я, как ты поясняешь, живу на твои средства. Но не забудь, что я тоже работаю, все хозяйство на мне… Потом, я охраняю твои капиталы… Мы живем только на проценты. Я даже для экономии одну комнату сдаю…
И мать Клавдии тихо зарыдала.
В это время в комнату вошла тетка девушки, старшая сестра ее покойного отца. Она без ума любила свою племянницу: вынянчила ее и теперь очень тревожилась за ее судьбу, слыша про поступки и вольное поведение девушки. Старушка во всем винила ее мать, которую инстинктивно ненавидела за брата, и свою ненависть передала племяннице, неосторожно рассказывая дочери про проделки ее матери. Как всякий добрый человек, она спохватилась, но было уже поздно. Зерно ненависти упало на подходящую почву и расцвело роскошным цветом…
Вот и теперь, слыша такой необыкновенный разговор, она поспешила прекратить его.
— Будет вам шуметь, — укоризненно сказала она. — Что вы делите, удивляюсь? На весь дом раскричались. Услышит ваши разговоры новый жилец, не поймет: куда попал? Нужно огонь зажечь. При свете вам стыднее будет.
И старушка зажгла лампу-молнию.
Мать Клавдии с нескрываемой неприязнью посмотрела на старуху. Если бы дочь не любила так тетку, она выяснила бы ей сейчас, кто виновник такого оскорбительного отношения дочери к родной матери.
«Придется терпеть молча, — решила она, — чтобы не раздувать искры в пожар… Проклятая старуха!..»
На глазах ее появились горькие слезы обиды и злобы, и они потекли по щекам ее полного, хорошо сохранившегося и привлекательного лица.
Ольге Константиновне Льговской нельзя было дать более 30 лет. Но, кто знал, что у нее сын уже кончил университет и дочь — невеста, положительно удивлялся ее свежести. У нее было очень много общего с дочерью: тот же рост, та же дородность, только не было ее злой и необыкновенной красоты…
— Тетя, вы говорите, — спросила Клавдия, — новый жилец? Интересно, кто такой! Наверняка, опять какой-нибудь теленок из мелких чиновников! — И она красноречиво посмотрела на мать.
— Нет, Клаша! Говорит, что художник, в училище живописи и ваяния учится и притом в газетах пишет…
— Слава Богу, — воскликнула радостно девушка, — будет хоть с кем живое слово сказать. А хорош он собой?
— Вот у кого нашла спросить, — засмеялась старуха, — ты ведь знаешь, я слепая совсем!
— Ну хорошо, сами завтра посмотрим! — и при этих словах Клавдия села.
Щеки ее раскраснелись. Она то и дело прижимала в какой-то истоме руки к высокой груди, которая свободно билась в просторном бескорсетном платье, как будто желая оттуда вылиться.
Девушка была чудно хороша. Она принадлежала к тем удивительным созданиям, на выработку которых предыдущие поколения потратили много энергии, пока они не дошли до высшей точки проявления красоты — красоты Клавдии. Ее чудные белокурые волосы были такого нежного цвета, что положительно нельзя было поверить, что может быть такое гармоническое сочетание волос и огромных черных блестящих глаз! Нежный, молочный румянец, тонкие брови и поразительно длинные ресницы дополняли остальное. Ее можно было бы назвать идеально-прекрасной, если бы не животный, чувственный и резко очерченный рот и слегка вздернутый, с тонкими «нервными» ноздрями нос. Особенно бросались в глаза эти недостатки, когда Клавдия улыбалась, показывая ряд крупных, редко поставленных, плотоядных зубов.
— Я женщина, слишком женщина! — казалось, так и говорила ее улыбка. — Если я захочу, каждый побежит за мной, хотя я и подарю ему не ласки, не трепет своего горячего тела, а гибель и смерть…
II
НА УРОКЕ МАТЕМАТИКИ У «БЕДНЫХ ОВЕЧЕК»
Шел третий час. Только что начался «пятый» урок, урок математики в седьмом классе гимназии.