Страшно подумать, что человек дошел до такого ужасного падения, которое вызвало непобедимую и необходимую «накипь» нашего земного существования — проституцию! Грустно допустить даже в «идеале», что есть целая армия несчастных женщин, которые, под влиянием нужды или удовлетворения чувственности, добровольно основывают «подружество» и рядом, отделенные друг от дружки только тонкой перегородкой, продаются за деньги первому встречному-поперечному! Мучительно больно знать, что женщины — этот перл создания и воплощение всего прекрасного, — ежесекундно унижают, при занятии позорным ремеслом, свое человеческое достоинство с незнакомыми, пылающими животною страстью мужчинами, дополняя, как бесчувственная машина, их «семейное счастье», а иногда и исключительно составляя его.
Неужели они так любят жизнь и свои скотские похоти, чтоб не отказаться от такого позора, когда различные «самцы» забываются в их объятиях!.. Мужчинам ведь не стыдно: страсть их отуманивает, случайные любовники все забывают в объятиях женщин, но они!.. Они сознательно, без всякого чувства и забвения, дарят за деньги свое измученное и, в большинстве случаев, больное тело! Искусственно сладострастничают, симулируя наслаждения! Положим, большинство «вакханок» изводит свой стыд вином!.. Но разве можно быть постоянно пьяной, наступает же когда-нибудь отрезвление, и тогда что?! Каждая минута может показаться за вечность!..
Чувственных, ненормально чувственных Клавдий бывает сравнительно мало. Такие женщины встречаются вообще редко, как аномалия; это жрицы сладострастия по призванию. Остальные же «падшие» развратничают из-за нужды. Их еще можно, при известной энергии, обратить на путь истинный, но только тем людям, которые, по божественным словам Спасителя, «души свои полагают за други своя»… Остальным же браться за это трудное дело с кое-какими «жалкими» словами и делами вовсе не следует. Ничего из этого не выйдет, кроме взаимного неудовольствия. Иногда же это неудовольствие переходит в настоящую драму: полуспасенная, полусогретая и полунаправленная на путь истинный, падшая женщина совсем погибает… Она не может больше ни откровенно развратничать, ни вести трудовую, честную жизнь…
VIII
ЖИЗНЬ В «ПАНСИОНЕ»
Дом, куда поступила Клавдия в «пансионерки», был большой, трехэтажный. На лестнице, у самого входа, на стене было прикреплено зеркало, отражавшее висевшую напротив картину соблазнительного содержания. Эта картина служила первым возбудителем грязных инстинктов посетителей; казалось, что они прямо «идут» на обнаженную женщину.
Клавдия очень скоро приноровилась к порядкам своего нового убежища. Осмотреться, положим, хорошо еще Льговская не сумела: она имела необычайный успех и была всегда занята кавалерами и постоянно кутила то у себя в спальне, то в номерах в «Эрмитаже», куда гости неоднократно забирали ее. Легкое утомление и частое головокружение иногда тревожили Льговскую.
«А что, если всегда так будет! — думала она про себя. — Пожалуй, ненадолго хватит?»
Но новая метла всегда хорошо метет. Клавдия даже скучала, когда была свободна, и скучала без дела дома, если ей не «спалось». За свой веселый нрав, добродушие и отзывчивое сердце Льговская сделалась «первой» любимицей товарок. Притом Клавдия была начитана, умна, много видела на своем веку, многое слышала. Все «домашние» недоразумения кончались всегда благополучно, раз вмешивалась в них Клавдия. Она «судила» строго, откровенно, с полным сознанием важности порученного ей дела; она всегда держала нейтралитет, не давая поблажки ни содержательнице, ни экономке дома, ни «разнервничавшимся» девицам. Враждебно относилась к Клавдии только одна Амальхен, необычайно полная и красивая женщина, носившая всегда в общей зале костюм «Прекрасной Елены». Она всех как-то не любила, и «гости» ее избегали: было что-то ужасное, непонятное и отталкивающее в ее огромных, красивых глазах и складках ее капризного рта. За ней води-лось кое-что предосудительное даже с точки зрения разнузданных, свободных нравов «дома». За это кое-что немку и презирали.