При своем вступлении в дом Клавдия с ней было сошлась: Льговской понравилась ее степенность, ее гордость, так редко встречающиеся в «тех» домах. Она очень хорошо говорила по-русски, несмотря на свое немецкое происхождение, сносно играла на рояле и все свободное время посвящала чтению. У ней была маленькая библиотека… Она знала наизусть много стихов из Лермонтова, Пушкина и новейшего поэта Надсона и с большим чувством и пафосом декламировала их.
Но «начинавшаяся» дружба Клавдии с немкой живо кончилась. Как-то раз, ночью, они были обе не заняты… Немка, «ради скуки», явилась к Льговской в одной рубашке и попросила дать ей местечко на кровати. Клавдия согласилась. «Прекрасная Елена», как всегда, стала читать на память стихи; продекламировала «Египетские ночи» Пушкина и потом стала что-то требовать у Клавдии. Льговская сначала ее не поняла, а потом попросила уйти.
— Видно, и новой надоела, проклятая колбаса! — говорили в один голос подруги, услышав про ссору Клавдии с немкой.
Льговская пока была довольна своим житьем-бытьем. «Гости» в доме были «порядочные», богатые… Цены на женщин были большие. Особенно «входило» в копеечку угощение их лакомствами, вином. Последнее было самым главным доходом содержательницы, очень не любившей нахальных, «сухих», скупых посетителей. Без двадцати пяти рублей в кармане в такой шикарный притон нечего и ходить: девицы на смех поднимут! А таких сравнительно больших денег у весьма и весьма многих любителей женщин не бывает, так что посетителей в «Клавдином доме» было не особенно много. Потом, с несколькими мужчинами в один вечер женщина, по установившимся правилам, могла и отказаться идти, как имела право вовсе «не пойти» со слишком противным гостем…
Всех «жертв» в пансионе было двадцать. Из них некоторые были прямо красавицы, не знавшие и не вполне понимавшие, как они могли дойти до «жизни такой». Особенно убивались «новенькие». Стыд, как ни низко пал человек, все ж иногда громко взывает к «справедливости» и, если не казнит за потерю человеческого облика, то мучает, и невыносимо мучает, незаглохшую еще совсем совесть продажной женщины. «День» для «жертв» был прямо-таки ненавистен; они не знали, куда деть время, чем заняться! Недаром более развитые из девушек, как, например, «Прекрасная Елена», от тоски и горя делали над собою разные издевательства, умерщвляя этим изысканным, острым пороком «червя» безысходной грусти, безграничной тоски!..
Клавдия иногда видела среди «гостей» кой-кого из своих прежних знакомых и сейчас же, чтоб не быть узнанной и осмеянной, уходила из залы, блещущей огнями, полуголым женским телом и непроходимым мужским эгоизмом.
IX
ОПЯТЬ РЕКЛАМСКИЙ
Пропавший было из Москвы декадент опять появился на горизонте Клавдии. «Выплыл снова», сказал бы Наглушевич. Поэт по-прежнему был юн душой, хотя постоянное искание и увлечение новизной положили на служителя красоты печать утомления. К этому утомлению присоединилась и «обычная» болезнь — «венец» развратной жизни. Рекламский гордился недугом, как какой-либо наградой, весьма плохо лечил его. Но болезнь давала себя чувствовать обладателю ее совсем некрасивыми физическими страданиями. Декадент во время их далее призадумывался, но не надолго. Он опять и опять пускался в «неотступное преследование» новизны, и снова все московские притоны имели счастье видеть его у себя. Подорванное было «красотой» свое состояние он снова поправил свалившимся с небес наследством и охотился «вовсю». Декадент за последнее время слегка полысел, но не «поумнел». Произведения его становились все непонятнее, все безумнее. Стихи его, выходящие в свет том за томом, как из рога изобилия, подвергались страшной травле «злостных и ничего не понимающих буржуев-критиков». Но Рекламский не унывал, он писал, писал и писал, где только было возможно, свои стихи. В большинстве случаев он популяризовал их в притонах, где терпеливо выслушивали их, зная, что это слабость богатого и очень доброго, но чудного «гостя».
Во время своих скитаний по различным учреждениям, где, по мнению декадента, находилась бесстыдная красота, он встретился и с Клавдией.
Поэт кое-что слышал об ее дальнейшей судьбе, но встретить ее, гордую, важную, в общедоступном притоне он не ожидал! Льговская попросила молчать об ее прошлом, и декадент «честно» исполнил ее желание.
В «Клавдином» доме его отлично знали и любили за «щедрость». Приходу его содержательница была очень рада: она с заискивающей улыбкой спрашивала его о здоровье и сообщала ему, что есть очень «хорошенькие» новенькие: при этом она указала на Клавдию и на «Прекрасную Елену», которую, хотя она и давно жила в доме, декаденту еще не случалось видеть: она была с кем-нибудь да занята во время его «набегов».