Московская рапсодия
Глава 1
Прошли обещанные пол- и еще, наверное, часа четыре, прежде чем гладкая железная дверь, без всяких признаков ручки и даже дверных петель, плавно отклеилась от стены.
— Прошу вас. Сюда, Константин Сергеевич. Проходите. Присаживайтесь. Вот стул. Извините, что заставили ждать. Кофе? Ну, тогда чай. Не холодно? В вашей комнате, я имею в виду. Зима у нас в этом году не подарок. Ну да ладно. Сразу к вашему… к нашему делу. Это не допрос. Вы превратно истолкуете мою роль, если решите, что в этой папке у нас лежит какое-то дело. Есть, конечно, вопросы. Видите, я достаю, открываю… Альманах «Строфы», страница тридцать восемь. Одно большое стихотворение. Или поэма? Ну, неважно. Вы заметили, что я не веду протокола, хотя не буду скрывать, что наша беседа записывается. Итак, альманах «Строфы», №1, январский, за 1994, и в нем мы находим это ваше стихотворение. Или поэму? Ну да, возьмите, возьмите. Итак, продолжим. А продолжим мы тем, что… Взгляните.
Из пакета плотной черной бумаги скользнуло полдюжины фотографий — в разных ракурсах, разных увеличений. Она, она и она. Есть и вид сверху. Ее лицо — крупно.
Я сглотнул наждачную сухоту в горле.
Комната была полным повтором той, через стенку, смежной, в которую меня затолкнули четыре часа назад. Та же дээспэшная мебель (сам ее вид подразумевал ДСП — для служебного пользования), те же казенного вида обои, те же невероятные жалюзи. Такие, наверное, монтируются на полицейских бронемашинах — выдержат любой камень. Только здесь жалюзи прикрывали окно изнутри. Крепкие стальные пластины поворачивались на втулках, вмонтированных прямо в бетон. За окном — заснеженный подмосковный лес. Где-то к северу от Москвы. Машина, на которой меня везли, сворачивала в лес с Ярославки.
— Так вы ее знаете?
Эта комната отличалась лишь тем, что кровати в ней не было, вместо нее стоял еще один стол, канцелярский. А в целом, как ни гляди, получался двухкомнатный гостиничный номер из пары комнат-близняшек, причем одна — проходная.
Больше взгляд ни на чем не задерживался. Разве что на компьютере. Ноутбук. Их еще называют «лэптоп». В смысле, работай хоть на коленке. Ляпай хоть на коленке. И еще на столе стоял телефон и лежала папка, обычная канцелярская папка с тесемками. Больше на столе ничего не было. Кроме полдюжины ее фотографий. И на всех она неживая.
— Вы знаете эту девушку?
Болела изнанка нижней губы.
— Ну хорошо. Давайте познакомимся обстоятельней, — сказал человек и раскрыл папку. — Вы у нас будете… Константин Сергеевич Смирнов? Так?
Я кивнул: буду.
— А меня зовите просто Клавдий Борисович.
Я прокашлялся.
— Клавдий…
— Борисович, — повторил он.
— Клавдий Борисович… — Интонация у меня получилась оборванная, а от этого вопросительная, и поэтому он повторил еще раз, утвердительно, как проштамповал:
— Клавдий Борисович.
Казалось, он вот-вот добавит: «Вам что, еще и фамилию? А какую?»
В нем было что-то от старого хитрого ученого барсука. В очках. Жидкие, зачесанные назад волосы, две обширные, слоновой кости залысины. Глаза широко расставленные, но и сильно уменьшенные очками хороших диоптрий. Большой, хрящеватый и при этом заметно курносый нос — трамплином. Напрочь срезанный подбородок. Очень странный рот. Только что кончики губ угрюмо свисали вниз, как тут же подкидывались вверх, подпирая рыхлые, изрядно подсушенные щеки курильщика. Это у него, вероятно, означало улыбку. Скобка вверх — скобка вниз — скобка вверх. Рехнуться можно.
— Клавдий…
— Борисович, — снова подсказал он.
— А она?.. Она у вас?
Клавдий Борисович сделал ртом «скобку вверх».
— У нас.
— А можно?..
— Можно. Все начать по порядку и побыстрей закончить. У нас не так много времени, Константин Сергеевич. Я тут кое-чего придумал, чтобы и вам было легче, и проще мне. Одну небольшую методку.
Клавдий поднял крышку компьютера, нажал, внутри что-то пикнуло и захрюкало.
— Не поленился, настучал ваши свидетельские… простите, ваш труд на компьютере и разбил текст на блоки. У вас в руках альманах, а на экране вы видите мой вопрос.
Он развернул компьютер, и я увидел экран. Там было набрано:
Она являлась…
Это было начало стихотворения.
***
— Ну, счастливо! Ни пуха ни пера!
Деликатность Санькиного соседа я оценил. Он мог сказать и ехидней: «Ни дна тебе, ни покрышки». Было бы ближе к истине. Дна-то этот «жигуль», собственно, не имел. Так, нечто прогнившее. Да и покрышки, лысые совершенно, смахивали на дутики очень нереактивного самолета.
— Счастливо тебе, — буркнул я, хорошо понимая, по какую сторону нашей сделки легло больше счастья: Санькин сосед взял какие-никакие, но деньги, а я взамен получал машину, хоть с виду еще приличную, но годную лишь на то, чтобы дальше и дальше, через мартен, вращаться в замкнутом круге железной своей сансары. Впрочем, если Санька решил кого-нибудь осчастливить, спорить с ним было бесполезно.