Проснулся я оттого, что чей-то противный голос словно рашпилем тер по мозгам: телевизор продолжал работать. Он был старый, еще советский, и не умел выключаться сам. В душевой гудела вода. Вся одежда моя валялась вразброс по полу: мокрые брюки, рубашка, майка, носки, свитер и — тьфу! — трусы. Кровать почему-то стояла наискосок, чуть ли не посредине комнаты, и мешала открывающимся дверям.
В них втискивалась какая-то женщина. Я не сразу сообразил, что это, должно быть, та вчерашняя, молодая-немолодая… как ее там… и невольно скосился на телевизор: не мексиканский ли все еще сериал?
— Вам что-нибудь надо до завтрака? — спросила она.
Следовало еще подумать, что тебе нужнее всего, когда ты лежишь на скрученной жгутами постели и видишь перед собой незнакомую женщину в белом переднике.
— Я привезла вам кофе и булочки. Вы не привстанете?
Ее голова исчезла, а я, упираясь в постельный сверток ногой, выволок из его нутра покрывало и, кое-как прикрывшись, ступил на холодный пол. Первым делом запнул трусы под кровать, вторым — подвинул кровать на место, но тут уронил покрывало и оглянулся на дверь в тот самый момент, когда ее голова появилась снова. «Ой» прозвучало как целая фраза: «Ну вот, так и знала, что загляну и увижу то, на что непременно полагается сказать „ой“».
Я сел на кровать и закутался.
Женщина вкатила сервировочный столик, закрыла дверь. Поставила на тумбочку блюдце, на него чашку, налила кофе. Ловко взрезала ножом булочку, будто вскрыла ракушку, и намазала обе ее половинки маслом.
— Кушайте на здоровье. Я сейчас.
Она вернулась с комплектом для ванны и сказала, что отвернется, дабы я мог накинуть халат.
— Вы, кажется, это… Таня? — Мне вспомнилось, как ее зовут.
— А вы — это Костя?
«Познакомились», — подумал я. Если здесь и в самом деле какое-то учреждение, то персонал тут, похоже, проходит особую подготовку на непосредственность. По сравнению с ней я чувствовал себя человеком в футляре. Мне даже стало немного стыдно, что здесь всего одна чашка и я не могу предложить ей кофе. Предложил сигарету. Она закурила, выпуская из себя синий, женский, не дошедший до легких дым.
— Не беспокойтесь, я найду вам что-нибудь из одежды или, если хотите, постираю вашу.
— Она кивнула на мои мокрые тряпки.
Лицо принапудренное, глаза и губы подкрашенные, но кожа на шее и в вырезе платья очень тугая и ровная. Ей было около тридцати пяти. Что делало ее привлекательной, так это глаза: верхнее веко изогнуто луком, нижнее натянуто, как тетива. Когда-то она умела пускать хорошие стрелы. Через пару затяжек потыкала сигаретой в пепельницу и принялась за уборку.
Когда верхний свет погас и жалюзи развернулись, за окном появились верхушки сосен с грачиными гнездами, в них горками лежал снег. Из-за деревьев торчала труба котельной — красная еще оттого, что облита утренним солнцем. На снегу угадывалась тропинка примерно в том направлении. Я прижался щекой к стеклу. Слева от здания падала длинная тень. Вероятно, большое здание. Какой-нибудь закрытый институт…
— Вы не подвинетесь?
Она протерла стекла и подоконник, потом пропылесосила даже шторы.
От нечего делать я поднял трубку телефона. Там словно ждали — ни щелчка, ни гудка, сразу голос:
— Мы слушаем вас, Константин Сергеевич.
Вздрогнув, я посмотрел на трубку, потом на Таню.
— Это моя дочь. В школу ей во вторую смену, а с утра она подрабатывает. Начальство не против.
— У вас что, семейный подряд?
— Н-ну, конечно! Нет.
— А то я даже подумал, что Клавдий… ваш муж.
Она хохотнула:
— Н-ну, вы скажете!
— Знаете, а он говорил, что тут у вас что-то вроде секретной службы. СХГМ.
— Как?
— Эс-Ха-Гэ-Эм. Служба хранения… глубокомысленного молчания.
— Н-ну, конечно! Клавдий Борисович, он всегда всего напридумывает. Нет, он брат моего мужа. — Взгляд ее проскользнул сквозь окно и уперся в трубу котельной. — Клавдий Борисович замечательный человек, и специалист он прекрасный, его все у нас любят.
— А все-таки? Если честно, я где?
Она улыбнулась и пустила глазом стрелу.
— Н-ну, я не знаю, чего вы там натворили…
— Ничего я не натворил. У меня и грехов-то пара гаишных штрафов да этот ваш милицейский арест…
— Н-ну, видите!
— …с формулировкой «за подстрекательство к незаконной коммерческой деятельности путем посягательства на подрыв конституционного строя». Посягательства на подрыв.
— Вы о чем?
— Рассказать? Мои ученики сидели в переходе метро, поставив на пол коробку, а в руках держали плакат: «Сбор средств в поддержку антинародной политики Ельцина и его преступного режима». Выходит, что взяли за красную пропаганду.