Бабушка согласилась принять ее на неделю. Оплатила для Алены билет. Матери все она в самый последний момент рассказала. Какой был скандал – окна звенели! Мать орала, что Алена поедет в Москву только через ее труп. Но Алене опять повезло – в тот день отец получил зарплату и премию, у него была выпивка и королевская закуска – икра минтая, соленые огурчики, крабовые палочки, салат из дальневосточных водорослей, свежайший черный хлебушек.
– Пусть валит! – стукнул кулаком по столу отец. – Все знают, что эти ваши модели – шлюхи! А шлюхи много зарабатывают. Аленка будет нам деньги посылать.
– Совсем допился, ей тринадцать! – орала мать.
– Во-первых, почти четырнадцать. Во-вторых, малолетки стоят дороже.
Спустя сутки после этого разговора Алена уже сидела на крохотной кухне московской бабушкиной квартиры. Бабушка рассматривала ее с каким-то брезгливым любопытством, как таракана. И все время повторяла, что денег лишних у нее нет и что Алене лучше не рассчитывать на ее покровительство. Даже как-то обидно было. Все-таки бабушка родная, первая их встреча. Но Алена все равно была ей благодарна – приютила же, не бросила в беде родную кровь.
В модельном агентстве от Алены все пришли в восторг. Такое редко случается. Москва обесценивает девичью красоту – слишком уж много здесь девиц на разный вкус. Но внешность Алены показалась всем коммерческой и нестандартной. Редкое сочетание. Не просто изюминка, а модная странность, которую можно продать. Все говорили, что она похожа на кошечку – такие необычные высокие скулы и раскосые глаза.
Она не стала сразу говорить о своем бедственном положении. Представилась москвичкой из благополучной семьи. А уже когда фотографии для портфолио были сделаны (оплатила их бабушка), когда Алену забронировали для участия в показе мод, когда ей предложили прийти на кастинг и даже авансом пообещали снять в рекламе бальзама для волос, – тогда-то и пришлось извлечь из кармана этого порванного и фальшивого козырного туза.
Как ни странно, в агентстве отнеслись к ее ситуации с пониманием. К бабушке Алены пришел юрист, и они о чем-то долго беседовали на кухне. Потом бабушка звонила беспутной своей дочери, Татьяне, и кричала, что та свою жизнь испортила, а теперь и за девочку взялась. Были подписаны какие-то документы – Алена не вдавалась в подробности. В следующий раз в родной городок она вернулась только на похороны отца – спустя почти десять лет с того дня, когда самолет унес ее в Москву. Мать она сначала не узнала даже. Та как-то скукожилась, усохла, как отживший свое древесный гриб. Даже голос мамин стал чужим, хриплым и тусклым, теперь мать много курила. И запах стал чужим: от нее несло дешевым польским дезодорантом и крепким табаком. Чужая женщина сидела за поминальным столом напротив Алены и этим чужим голосом рассказывала ей о чужой жизни.
Алена слушала рассеянно, думала о своем. Почему есть люди волевые, готовые подняться столько раз, сколько злодейства судьбы швырнут их на землю, и вот такие, амебные, которые просто плывут по течению.
Глава 2
Лилю подбросили на порог дома малютки в Якутске ночью под Новый год, в страшную метель, и никому из тех, кто освидетельствовал подкидыша и заполнял документы, было совершенно непонятно, как она выжила. Да, девочка была одета тепло: байковая пижамка, сверху шерстяной костюмчик ручной вязки, пуховые носочки и рукавички, пуховая шапочка, – и завернута в ватное одеяло, а поверх одеяла, что совсем всех поразило, – в шкуру оленя, причем не выделанную, а свежесодранную… Прямо в окровавленную шкуру положили ребенка, завернутого в одеяло, и зашили грубыми нитками, чтобы сверток не развернулся. Оставили лишь небольшое отверстие для дыхания. И все же Лилю так замело снегом, что обнаружили ее, лишь когда сторож, он же дворник, Нюргун Григорьевич, лопатой начал очищать ступени. Он сбрасывал, сбрасывал снег, а потом лопата ткнулась во что-то твердое, большое… Странный меховой шар…
Нюргун Григорьевич был человек немолодой, о террористах и бомбах и не думал, да и какие террористы в Якутске? Втащил меховой шар в помещение, вспорол стягивающие мех нитки своим охотничьим ножом, который от отца получил, когда в пятнадцать лет с охоты первый раз добычу принес – сначала на охоту положено было с отцовским ножом ходить, а свой дарили, когда юноша первую кровь пролил, и нож этот всегда с собой носили, как бы судьба ни сложилась, куда бы ни занесла жизнь, вот как его: сторожем и дворником при доме малютки в большом городе… Вспорол ножом нитки, раскрыл меховую полость – и застыл в ужасе. Он сразу понял, что в окровавленном ватном одеяле перед ним лежит ребенок. Он видел лишь край щеки и маленький рот, но был уверен, что ребенок мертв. Не мог малыш выжить в такую морозную ночь, под таким слоем снега. Там дышать-то было нечем.