К и м. Не знаю, не испытывал.
Г а й д а м а к а. А что ты вообще испытывал? Столько дела кругом, так люди нужны, а ты из себя безработного корчишь? У тебя отец есть?
К и м. Есть…
Г а й д а м а к а. И у меня мог быть такой сын, как ты…
К и м. Что из этого?
Г а й д а м а к а (усмехнувшись). Ничего. Сообщаю голый факт, без обобщений и поучений.
К и м (помолчав). Спать пойду… (Останавливается на лесенке вагончика.) Если к вам на работу попрошусь — возьмете?
Г а й д а м а к а. Просись — поглядим.
Ким уходит в вагончик, Гайдамака подбрасывает щепки в разгоревшийся костер. Берет оставленную Валькой гитару, настраивает ее, начинает тихо подбирать мелодию. Негромко поет, почти проговаривает.
При первых звуках песни в двери вагончика появляется Д о н н и к о в, слушает.
Д о н н и к о в (после паузы). А вы, оказывается, лирик… (Подходит к костру и садится на один из чурбаков.)
Г а й д а м а к а (отложив гитару). Считаете это своей привилегией?
Д о н н и к о в. Что вы! Чувствительность — наказание господне, а не привилегия. Особливо в наше время.
Г а й д а м а к а. Чем же вам наше время не угодило?
Д о н н и к о в. У него, знаете, есть одно милое свойство — оно слишком быстро идет. И уходит. Помните, у Блока? «Пробудился: тридцать лет. Хвать-похвать, — а сердца нет». Это, правда, несколько расходится с идеей вашей симпатичной песни, но я надеюсь, вы не будете за это в претензии на Блока. (Достает из кармана пальто фляжку.) Хотите хлебнуть? Ереванский коньячок, взят в расчете на сибирский климат.
Г а й д а м а к а. Давайте.
Донников отвинчивает крышку фляжки, наливает в нее коньяк, протягивает Гайдамаке. Тот пьет и возвращает крышку.
Д о н н и к о в. Честно говоря, думал — откажетесь. (Наливает снова, пьет.) Еще?
Г а й д а м а к а. Нет. Мне работать.
Д о н н и к о в. Вот, вот — работать. А жить когда? Знаю ваш ответ: работать — это и значит жить. Сам пишу так. Но — зачем?
Г а й д а м а к а. Пишете зачем?
Д о н н и к о в. Нет, живу. В чем смысл — задумывались?
Г а й д а м а к а. Не очень.
Д о н н и к о в. Счастливчик!
Г а й д а м а к а. Уверены?
Д о н н и к о в. Первый признак! Ибо только когда мы счастливы, мы не задаемся вопросом — в чем смысл жизни. Оптимисты, друг мой, не философствуют, они живут.
Г а й д а м а к а. А вы с чего в пессимизм ударились?
Д о н н и к о в. Недавно сорок стукнуло. Оглянулся и впал в уныние. Знаете, в чем счастье сорокалетних? В отсутствии сожалений по неверно прожитой молодости. А у меня этих сожалений!.. Видимо-невидимо!
Г а й д а м а к а. В сорок лет еще настоящим живут. Да и будущим — тоже.
Д о н н и к о в. Будущее? Мираж в пустыне, ничего больше. В наш быстротекущий век имеют значение только сиюминутные ценности. Будете спорить?
Г а й д а м а к а. Не охотник я до споров на морально-диетические темы. Да и обстановка малоподходящая.
Д о н н и к о в. Напротив! Ночь, костер, искры, летящие к холодным звездам… Я вот попытался было уснуть, да все время мешали. Коньяк, против обыкновения, не помог, и я невольно кинулся в отвлеченности. Впрочем, если у вас нет охоты к беседе, то я могу и один. Так сказать, со звездами…
Г а й д а м а к а. Нет, почему же, давайте, но о земных делах. Я прочел ваш очерк о Ключевском совхозе.
Д о н н и к о в. Ну и как?
Г а й д а м а к а. Если по существу — сплошное очковтирательство.
Д о н н и к о в. Резолюция не слишком ли определенная?
Г а й д а м а к а. Вы там описываете начало уборочной и сообщаете, что Ключевской совхоз первым в районе приступил к раздельной уборке и скосил на свал триста гектаров хлеба.
Д о н н и к о в. Именно.