(Ненавидящим шепотом.) Явился уже… Не дремлет… Возьми и скажи, что не поедешь.
В а л ь к а (упрямо). Поеду.
Л и д а. Зачем тогда трепался — о жизни думал?! Ты о себе думал! (Фальшиво-сладким голосом, для подошедшего Донникова.) Ну, Валя, желаю тебе всего-всего, что сам себе желаешь… Удачи и тому подобного… (Не пожав протянутую Валькой руку, убегает налево.)
Д о н н и к о в (вслед ей). Завидует.
В а л ь к а. Вы что за мной ходите? Боитесь — сбегу?
Д о н н и к о в. От счастья не убегают… (Помолчав.) А когда будешь мне «ты» говорить?
В а л ь к а. Когда привыкну. (Садится на лодку, Донников — рядом с ним.)
Д о н н и к о в. Да, с каждым поворотом в судьбе свыкнуться надо… Мы не опоздаем?
В а л ь к а. Гудок будет.
Д о н н и к о в. Вот и мама… Привыкнет к мысли, что ты в Москве, со мной, — и все образуется. Я уверен, зимой, когда приедем с тобой на каникулы, она с нами помирится.
В а л ь к а. Мама со мной не ссорилась.
Д о н н и к о в (вздохнув). Да, чудесной она души человек… Но слишком строга к людям. Главное в жизни — не иметь слабостей.
В а л ь к а. А что главное?
Д о н н и к о в. Как тебе сказать?.. Дело не в слабостях, а в силе. Нужно иметь силу, чтобы к своей цели идти. И цель, стоящую твоих сил.
Справа входит М а р и я П е т р о в н а.
(С подчеркнутой почтительностью.) Приветствую вас, Мария Петровна.
М а р и я П е т р о в н а. А я — нет, не приветствую. (Вальке.) Ну-ка, неси сюда ружьишко.
В а л ь к а (с удивлением). Какое ружьишко?
М а р и я П е т р о в н а. Что на рожденье подарила.
Д о н н и к о в. Не по обычаю — дареное забирать.
М а р и я П е т р о в н а. Мы, гражданин, про ваши обычаи молчим, так и вы про наши — воздержитесь.
В а л ь к а (выдавив усмешку). Выходит, мне сейчас и двустволки доверить нельзя?
М а р и я П е т р о в н а. Вот именно.
В а л ь к а. Пожалуйста… Плакать не стану. (Уходит по лестнице.)
Д о н н и к о в. Не слишком ли на мальчишку насели? Вы ж меня считаете во всем виноватым — с меня и спрашивайте.
М а р и я П е т р о в н а. С каждого свой спрос. Вальке — жить, о нем думать нужно.
Д о н н и к о в. А меня в покойники записываете?
М а р и я П е т р о в н а. Да уж порхайте себе. Только — мимо.
Д о н н и к о в (начинает злиться). Послушайте, товарищ Гневышева, кто дал вам право выступать в роли судьи?
М а р и я П е т р о в н а. Есть такое старомодное словечко, о котором вы и думать забыли, — совесть. Да вы не трепыхайтесь, приговор мой окончательный и обжалованию не подлежит.
Д о н н и к о в. Насколько я понимаю, кляузничать на меня собираетесь?
М а р и я П е т р о в н а. Это дело Елены. Мне приходилось бить по морде за других, но в данном случае — не считаю полезным. (Уходит налево.)
Донников направляется к лестнице, но в это время справа быстро входит Г а й д а м а к а.
Г а й д а м а к а. Вижу — успел…
Д о н н и к о в. Неужто ради меня торопились?
Г а й д а м а к а (достает пачку писем). Почту на пароход передать. (Поднимается по лестнице.)
Д о н н и к о в. Директор совхоза в роли курьера? Это забавно… Вынужден вас огорчить — Елены Михайловны там нет.
Г а й д а м а к а (повернувшись). Вам-то какое дело?
Д о н н и к о в (поднявшись к нему вплотную). Что верно, то верно. Какое мне дело до того, что вы хотите поднять брошенное мною еще двадцать лет назад?!
Г а й д а м а к а (сквозь зубы). Слушайте, вы! Я сброшу вас с лестницы!
Д о н н и к о в. Не поверю. Кулакам вы предпочитаете доносы. Ведь это вам я обязан, что меня отсюда отзывают?
Г а й д а м а к а (обрадованно). Отзывают?
Д о н н и к о в. Я спрашиваю — к этому в ы руку приложили?
Г а й д а м а к а. К стыду своему — нет. Времени не хватило.
Д о н н и к о в. Чему же тогда радуетесь?
Г а й д а м а к а. Не зря, значит, был я лучшего мнения о нашей печати, нежели могло показаться после знакомства с вами.
Д о н н и к о в. Не торжествуйте раньше времени, Гайдамака. На будущую уборочную снова приеду. Принципиально.
Г а й д а м а к а (смеется). Небогатые же у вас принципы, Донников. И не спасут они вас, нет, не спасут… (Уходит.)