Особенно хорошо было играть на бульваре в казаков-разбойников. Правда, при этом мы часто убегали и в соседние дворы. Зимой же катались на санках, позднее и на лыжах. По бокам аллей образовывались огромные сугробы. В них тоже было здорово валять друг друга. К концу прогулок были совсем мокрыми.
А как хорошо было лепить снежных баб. На спор, у кого будет лучше. И еще одна замечательная вещь была на бульваре зимой. Тут образовывались длинные-длинные ледяные дорожки-катки, значительно длиннее, чем на замерзших тротуарах улиц и переулков. Там, конечно, тоже можно было с огромным удовольствием катиться, скользить по узким ледяным тропинкам, но разве можно было их сравнить с нашими длинными бульварными. Просто никакого сравнения. И как же хочется иногда даже теперь так же лихо прокатиться.
Ранней весной, когда только-только начинал таять снег, когда сугробы становились нена-дежными, пористыми, с большими проталинами, образующими необыкновенно красивые гроты и пещеры, когда стенки гротов превращались в тонкие прозрачные льдинки-пластинки, когда в каждой льдинке сверкало яркое солнце, наш бульвар преображался. Он весь сверкал. Он опьянял свой красотой.
В образовавшихся и быстро замерзавших лужах тоже сверкало солнце. Тысячи солнц слепили глаза. И сквозь стволы и ветки, почерневшие от влаги, проглядывало го-лубое небо, отчаянно светило солнце, под лучами которого льдинки таяли все быстрей и быстрей, чтобы к вечеру, когда солнце зайдет, снова превратиться в новые узорчатые пластинки, создавая новые причудливые гроты. Но пока были лужи, можно было с ума сойти от восторга. Ведь в лужах отражалось небо. Отражались окружающие деревья, от-ражались облака. И, заглядывая в лужи, как в зеркала, можно было потерять ощущение земли. Казалось, ты стоишь на самом ее краешке, что стоит сделать только один шаг впе-ред, и ты провалишься в глубочайшую пропасть, дном которого служит само небо.
И холодок пробегал по спине, и ноги чуть-чуть подрагивали в коленках. И страшновато и очень занятно. А когда все-таки сдвинешься с места, стараясь на ступать в лужи, чтобы не провалиться в небо, то приходится идти очень осторожно, только с клочка земли или со снежной кочки, с ледяного бугорка на другой такой же бугорок. Не дай бог, соскольз-нешь чуть в сторону. Тогда прощай, земля! Но оказаться неожиданно в луже все-таки приходится, нет-нет, а соскользнешь невзначай. И к радости великой убеждаешься, что никакой тут пропасти нет, что и по небу можно ходить. Только вот валенки мокнут и даже галоши не помогают, и шуба, так та совсем мокрая, а про варежки и говорить не прихо-дится, но какое же это удовольствие разгребать сугробы, давать проходы скопившейся в сугробных пещерах воде, создавать каскады и ручьи. Конечно, мама будет ругаться, и придется перед сном пить горячее молоко. Но это ведь ничто по сравнению со счастьем, которое дарил нам бульвар. Только бы молоко было без соды. Терпеть не могу. А так, хоть сколько угодно. Молоко я люблю. Я даже как-то, шутя, выдумал фразу, будто бы не-кий знаменитый древний ученый сказал, что "молоко — это лучшее из всего, что выдумало человечество за все время своего существования". Представьте, встречались люди, ве-рившие этому.
Вдоль бульвара стоят дома. Разные, отремонтированные, покрашенные и ободранные. Разноэтажные. От одного-двух до семи этажей Но многоэтажных меньше. Раз-два и об-челся. Новых домов мало. В основном стоят сохранившиеся еще старые невысокие и такие уютные дома и домики. Были и такие, о которых говорили — "домик крошечка в три окошечка". Маленькие особняки.
Напротив нашего дома, в проезде от угла Кудринского переулка стоит трехэтажный дом. Окна этажей были друг против друга, и этот дом закры-вал нам небо, да и смотреть в окна напротив не очень-то приятно.
Приходится вешать на окна занавески, чтобы закрыться от любопытных глаз, но при этом терять какое-то количество света. А еще в том доме, как раз напротив наших окон, на третьем этаже жил парень из нашей школы. Звали его Жорка Кабачник. Так он, как уви-дит меня в окне, так и высунет язык, или кулаком погрозит. Странный был парень. Чего он грозил? Не любил я его. Верно, и он меня тоже[?]
Дальше вдоль бульвара идут небольшие одно- и двухэтажные домики. Они, или часть из них, принадлежали великому певцу Шаляпину, но жил он, конечно, только в од-ном из них. Какое к нему отношение имели соседние дома, не знаю, но почему-то все они среди нас назывались "шаляпинскими" О том, что здесь жил сам Шаляпин, взрослые го-ворили с гордостью, но иногда я замечал, что и с опаской. Почему? Ведь он же был самым великим артистом. Даже народным. Я как-то у кого-то в гостях слушал пластинку на граммофоне. Пел Шаляпин. Пел сначала про блоху. Очень смешно. А потом "Дубинушку". Громко пел. Жалко, что у нас нет граммофона. Так здорово подойти к огромной трубе и приблизить ухо к ней. Вроде, как собачка на картинке, что прилеплена сбоку граммофона.