Много времени заняло оформление паспорта в Каире, получение разрешения на посещение Синайского полуострова и переход турецкой границы около Эль-Акаба. Пришлось давать депешу русскому послу в Константинополь, писать консулу в Дамаск. Так и не дождавшись ответа, Сергей Иванович решился идти без разрешения. 28 октября 1907 года он сел на поезд и выехал из Каира в Суэц, где его встречал главный драгоман-переводчик, сириец из Яффы. Паспорта наконец-то были готовы. Верблюды и бедуины ждали путешественника на другом берегу пролива.
«Караван мой довольно большой. Всего 28 верблюдов, 15 бедуинов, 2 драгомана, повар и слуга. В сущности, самому странно уходить в пустыню и брать с собой такой штат. Но иначе путешествовать здесь трудно. Языка арабского я не знаю, так что переводчик нужен, затем верблюды и бедуины необходимы как для переходов, так и для охраны. Мне лично повар не нужен. Я, кроме хлеба, фруктов и воды, другой пищи не намерен употреблять… Долго ходил вдоль берега моря, наслаждаясь чудным воздухом. Но, к сожалению, я теперь не могу, как прежде, непосредственно наслаждаться природой. Яд воспоминаний отравляет мне всякое наслаждение. Тут я вспомнил чудесный берег Лидо, чудные дни, проведенные там, чудные мои прогулки с женой. Опять почувствовал такую острую боль, что должен был вернуться обратно в наш лагерь и стал смотреть на работу моих служащих. В душе я им позавидовал. Они так были заняты, у них была цель устроить все для меня.
В 7 часов был мне подан обед. Повар в горе, что я вегетерьянец… К обеду подал прекрасно сваренные кабачки, потом какой-то пудинг, к десерту финики, винные ягоды, изюм, миндаль. Питье — простая вода. После обеда сидел долго в палатке и восхищался звездным небом. Какой изумительный Млечный Путь, и звезды так ярко горят! Дул сильный ветер, стало свежо, и я пошел в палатку. Стал писать свой дневник. В первый раз в жизни. Поэтому у меня нет навыка и опытности. Постараюсь, однако, быть вполне откровенным. Может быть, это даст мне возможность избавиться от моего теперешнего нервного состояния. Мне страшно хочется уйти от воспоминаний невозвратного счастья, создать себе новый интерес к жизни. Во мне еще много сил, много здоровья, много порывов. Уходить на тот берег я не боюсь, но пока я здесь… уйти от жизни трудно» (курсив мой. — Н. С.).
Сергей Иванович и письма-то писал редко, по большей части ограничивался открытками, а тут настоящий дневник. Почувствовал, что должен исповедаться — именно за этим он и отправился на Синай. «В древней Аравии, которая ныне называется Палестиною, есть обширная пустыня, совершенно безводная, бесплодная и лишенная всех благ земных. Там над Черным морем и над пропастями грозные и дикие вершины обрывистой горы Синайской. На ее ребрах обитают иноки, которых вся жизнь состоит в постоянном приготовлении к смерти, в безмятежном уединении среди дорогой их сердцу пустыни», — писал в VI веке историк Прокофий Кесарийский о синайских отшельниках, старавшихся «на земле осуществить житие ангельское, служа Господу день и ночь постом и молитвами».
Русские паломники впервые появились на Синае в IX веке, а с XIV столетия монастырь Святой Екатерины, куда направлялся Щукин, стал получать помощь русских князей. Иван Грозный послал на обновление обители тысячу золотых, а его сын царь Федор Иоаннович приказал устроить «негасимые кадила» над мощами Святой Екатерины и у явившейся Моисею Неопалимой купины.
«Живу тут в Монастыре. Устав строгий. Служба утром в 2 часа до 7 час. утра. Обед в 9 час. утра. Дн. служба с 2 до 4 часов дня. Но вся жизнь крайне интересна. Для меня открывали мощи Вел. муч. Екатерины. Монастырь очень красив, воздух дивный. Мое путешествие интересно, но трудно. Нужно много сил», — написал Сергей Иванович сестре на почтовой карточке с видом монастыря Святой Екатерины, куда начиная с XVIII века так стремились русские паломники.
Внук С. И. Щукина Андре-Марк, сын его младшей дочери Ирины, уверен, что дед отправился на Синай, чтобы спросить совета у Всевышнего. Он потерял жену и сына, поехал замолить грехи и, возможно даже, посвятить себя служению Богу. Но уже по дороге понял, что к бегству от цивилизации не готов и хочет лишь одного: как можно скорее вернуться назад, в свой «культурный, тонкий, изящный мир».
«На том берегу виднеются огни Суэца… Я еще недалеко от культурного мира. Вечером… читал Библию.
30 октября. Синайская пустыня… Вдали на востоке виднелся лиловато-розовый горный хребет (Джебель), на западе все время был виден Суэцкий пролив и на нем синие горы… Закат был мрачный, строгий, вообще общее впечатление громадной силы и величья.
…2 ноября. Вчера я в первый раз усомнился, справлюсь ли я со своей задачей. Кажется, я слишком стар, чтобы выдержать такое предприятие. Я вижу, что мои силы недостаточны… Голова кружилась, все тело болело, чувство страшной усталости, время тянулось безумно долго. Мы шли по выжженному дну бесконечного кратера… Нельзя себе представить, как при однообразии окружающей обстановки время катится долго. Впечатления меняются, поэтому время бесконечно. Я только теперь понял, что значит минута, как она долга… Для меня вчерашний день целая вечность. И какая тяжелая, ужасная вечность! Как я устал! Вечером насилу, с помощью драгомана слез с верблюда…
Писать я вчера не мог. Не знаю, как разделся и лег в постель… Голова болит, сердце работает усиленно, и москиты так и жужжат. Встал, вымазал себе лицо эвкалиптовым маслом, не помогает…Ну, думаю, расхвораюсь я тут окончательно. Москиты заразят малярией, организм мой ослаб. Почва для болезни подходяща. Стыдно, что я струсил и стал жалеть о теплом московском житье. Стал вспоминать о всех близких, дорогих людях. В данный момент с каким наслаждением перенесся бы на волшебном ковре-самолете к себе домой. А голова трещит, что-то грузное, тяжелое прижимается к палатке, верно кошмар. А может, гиена?
…Москиты кусают, мухи лезут в рот, нос, уши, ползают по лицу, духота, тело все горит, голова болит безумно. Нет, какие путешествия в мои годы! Для меня Париж, искусство, музыка, живопись, изящная литература. Хорошо бедуинам. Они прошли пешком 40 верст, не отдыхая, в жару около 50 градусов и потом часа два работали. Зато рассказывают, когда бедуину нечего есть, он кладет себе камень на живот и не чувствует голода.
Нет, мне это не по силам. Мои удовольствия другого рода. Я с наслаждением слушаю музыку Скрябина, читаю Валерия Брюсова, смотрю картины Мориса Дениса. Нет! Нет! Назад в Европу, в мой культурный, тонкий, изящный мир! Но как и вырождает нас культура! Какой мы сравнительно слабый народ, физически, пожалуй, и нравственно» (курсив мой. — Н. С.).
В отшельники Щукин явно не годился. Ему предстояло выполнить другую миссию — открыть России Пикассо и Матисса.
К Рождеству 1908 года Сергей Иванович возвратился в Москву. 2 января исполнялся год со дня смерти Лидии. Утром принесли телеграмму в черной рамке, которую все приняли за выражение соболезнований по поводу печальной даты. В первую минуту никто не хотел верить в страшное совпадение: вечером 2 января у себя дома в Париже внезапно скончался Иван Иванович Щукин.
Ивана Щукина похоронили на кладбище у подножия Монмартра. Сергей Иванович в Париж не поехал. Всем занимался Петр, которому помогал Дмитрий. Поскольку покойный ушел из жизни по собственной воле, презрев христианскую мораль, похороны были устроены гражданские: гроб везли на автомобиле, а тело кремировали. Зинаида Гиппиус вспоминала, что оказалась свидетелем подобной церемонии впервые и была поражена столь необычным ритуалом.
Щукинское самоубийство мгновенно мифологизировали: одни уверяли, что 39-летний Иван Иванович застрелился, другие, что принял цианистый калий, и понять, что же случилось на самом деле, невозможно. «Много мыслей вызвала эта смерть у меня. — Да, так жить было нельзя. Такой жизни я бы не вынес… — писал узнавший страшную новость И. С. Остроухов. — Отрицание на первом плане… ничего, ни идеалов, ни реальных отношений. Родина — к черту, предрассудок. Матери, братьев, друзей — нет. И так все и ко всему. А своего-то ничего, глядь, и нет».