Если Владимир Владимирович продумывал и сочинял свои произведения, он открывал дверь из комнаты в переднюю, из передней в коридор и шагал туда и обратно. А когда ему нужно было свои мысли и слова переносить на бумагу, он подходил к бюро, становился одной ногой на стул и записывал.
Как сейчас вижу его, шагающего большими шагами, занятого раздумьями, отбирающего для своих стихов лучшие слова из „тысячи тонн словесной руды“.
Жильцы квартиры знали эту манеру его работы и в такие минуты старались как можно реже выходить в коридор, чтобы не отвлекать его от дела и не мешать ему.
Если Маяковский приходил домой поздно вечером, то, зная, что соседи уже спят, он очень тихо открывал двери, старался бесшумно пройти на цыпочках, но это ему плохо удавалось. При его большом росте и крепком сложении даже осторожное передвижение на цыпочках отзывалось по всей квартире. Но в квартире никто не обижался на это».
«Три тыщи дней» до того времени, когда были написаны строки поэмы. И еще «тыща», которую ему предстояло прожить в этой «комнатенке-лодочке», он был неравнодушным, но пристрастным и наблюдательным летописцем эпохи, ее больших дел и великих событий, мелочей быта, повседневной жизни людей, меняющегося облика Москвы, вида площадей и улиц города. Все это нашло отражение в его произведениях.
Отразилось в них и главнейшее событие в истории Лубянской площади советского времени.
«Лубянка». Здание Всероссийской Чрезвычайной Комиссии на Лубянской площади. Рисунок художника Д. из собрания В. В. Маяковского
В декабре 1920 года комплекс домов страхового общества «Россия» заняла расширявшаяся ВЧК. Это сразу изменило общую атмосферу на площади, хотя внешне все как будто оставалось по-прежнему. В. В. Маяковский в стихотворении, названном «Неразбериха», топографически точно изображая Лубянскую площадь и многократно описанных им (и не только им) мелочных торговцев и мальчишек-папиросников, фиксирует новое и характерное только для торжка у Никольских ворот Китай-города явление.
Пафос стихотворения заключается в том, что торговцы напрасно перепугались, этот чекист вышел на площадь вовсе не по их душу, а по иному делу, и мораль — не надо бояться чекистов.
Однако этой же темы коснулся журналист, сотрудник «Огонька» Г. И. Геройский в очерке 1926 года, посвященном переименованию Лубянской в площадь «имени Дзержинского». Он отметил изменение общей атмосферы на некогда многолюдной веселой Лубянке.
«Ее проезжают по нескольку раз в день, — пишет журналист, — проезжают незаметно и безразлично, не вглядываясь в архитектуру — скучную и запыленную, как и ненужный старинный фонтан в центре этой площади. А людской поток, лента пешеходов на асфальтовой дорожке реже, чем на любой из соседних улиц, и, конечно, меньше, чем количество проезжающих через площадь извозчичьих и трамвайных пассажиров. На Лубянской площади нечего как будто смотреть, и хотя бы человек спешил, он сделает крюк и пройдет на Театральную и Тверскую по Кузнецкому Мосту. И постепенно метнулось влево, к Китайскому проезду, здешнее отделение Охотного; торгующие здесь магазины поочередно закрываются, ликвидировался как торговое помещение и Лубянский пассаж. Небойкое это место для розницы… Не одни только растратчики и спекулянты стараются „обойти Лубянку“…
Скажут, что этот транспортный отлив совпал с переездом в самое высокое здесь здание хорошо известного учреждения…»
Кокетливая безличная ссылка на неких, которые скажут, что причина подмеченного журналистом уменьшения числа прохожих на площади связана с водворением на ней «хорошо известного учреждения», вовсе не убеждает читателя, что сам журналист придерживается иного мнения. За годы деятельности этого учреждения у москвичей — и не только у них — сложилось о нем совершенно определенное представление.