Вот и началась эта накатанная жизнь. Читает в университете курс небесной механики и высшей геодезии, преподает в гимназии Креймана, ведет курс физики в Александровском коммерческом училище. Ездит в экспедиции и возится с гравиметрическими аномалиями. Имеет абонемент на симфонические концерты в консерватории и Благородном собрании. Сам играет в симфоническом любительском оркестре университета партию первого кларнета. Нечастые обмены визитами с учеными коллегами. Словом, жизнь как у всех.
Спокойный, устойчивый старый корабль — дом на Пресне — плыл по хорошо разведанному маршруту. Будущее было заранее известно. В свое время станет директором обсерватории, заслуженным профессором, действительным статским, тайным советником. Будут величать «превосходительством». Станет носить на парадном сюртуке большие серебряные звезды...
Когда же уклонился корабль его жизни со своего маршрута? Когда в нем, в аполитичном, бесконечно преданном науке астрономе Штернберге начала происходить эта перемена? Перемена всего: отношения к людям, к политике, к семье?.. Когда это все произошло? И как же это случилось?..
Да, да!.. Незачем себя обманывать! Он, приват-доцент Павел Карлович Штернберг, был тогда как все. Как все профессора, заслуженные и простые, ординарные и экстраординарные, как приват-доценты и ассистенты. За исключением редких зубров-монархистов, все они возмущались, все были на стороне студентов, многие даже считали себя политическими деятелями. В этой среде почему-то считали, что заниматься политикой — значит говорить. Говорить на банкетах, заседаниях, во всяких обществах. Вот так постучать легонько вилкой по тарелке, чтобы привлечь внимание сидящих на банкете, а потом произнести что-нибудь этакое возвышенное, многозначительное, несогласное. И ввернуть подходящую латинскую поговорку, явно направленную на ниспровержение. Гром оваций, подвыпившие доценты лезут целоваться, на другой день студенты встречают начало лекции об отчуждении церковных земель при Юстиниане бурной овацией. И ходит этот банкетный оратор с видом человека, который только что ниспроверг существующий строй. И считает себя почти революционером.
По своей обычной нетерпимости ко всему ненастоящему Штернберг редко ходил на подобные «политические» банкеты. И как ему был симпатичен профессор Петр Николаевич Лебедев, когда тот, придя на такой банкет и поглаживая свою русую красивую бородку, иронически, как на мальчишку, смотрел на очередного оратора. Встретится взором со Штернбергом и беззвучно засмеется...
Штернберг может точно, астрономически точно установить дату, когда он сделал первый шаг от университетского либерала в сторону... Но, правду говоря, этот шаг был сделан сначала не им.
Она подошла к нему после его третьей лекции на Высших женских курсах... Штернберг считался в университете хорошим лектором. Но читать специальный курс космогонических теорий перед аудиторией, где одни женщины, даже не женщины, а просто молоденькие девушки, ему было непривычно и стеснительно. Поэтому он, приезжая на Высшие женские, выглядел еще более сурово и неприступно, нежели обычно. Настолько неприступно, что слушательницы не решались задавать ему вопросы, хотя он по лицам девушек, сидевших в первых рядах, отчетливо понимал, что добрая половина того, что он рассказывает и чертит на доске, проходит мимо их глаз и ушей.
А вот про эту высокую, красивую девушку, которую он заметил с первой же лекции, он не мог бы сказать, что она не понимает. Спокойствие и внимание, с которым она слушала лектора, изредка записывая что-то в тетрадь, внушали доверие к ней. И он не удивился, когда после третьей лекции она подошла к нему с вопросом. Удивил вопрос, с которым она к нему обратилась. Варвара Яковлева — так звали эту курсистку — совершенно спокойно, как будто она обращалась не к незнакомому суровому профессору, а к своему товарищу, попросила Штернберга рекомендовать ей книги о происхождении Земли и Вселенной для занятия в рабочих кружках. И таких, прибавила она, которые бы боролись с религиозными суевериями и помогали формированию материалистического мировоззрения. Она говорила со Штернбергом звучным красивым голосом, не допускающим никакой попытки усомниться в ее праве задавать такие вопросы. Штернберг никогда прежде не думал ни о популярных книгах по космогонии, ни о том, насколько они способны воспитывать материалистическое мировоззрение. Со своей обычной щепетильностью и точностью Штернберг ответил курсистке, что сейчас затрудняется дать ответ на ее вопрос, но что к следующему занятию привезет ей список таких книг.