Но всего этого ему было мало. Просто мало.
Слушая рассказы Яковлевых о выступлении Ленина в Москве перед активом организации, о платформе большевиков перед съездом, о том, что готовится городская партийная конференция, Штернберг иногда не выдерживал и невесело спрашивал:
— А что же делать пассивным партийцам? И неужели Ленин учит вас тому, чтобы в партии были пассивные члены? Насколько я знаю из партийной литературы, именно в том вопросе Ленин и разошелся с Мартовым...
— Да будет вам, Павел Карлович! — весело отвечал ему Николай. — Дай бог побольше иметь таких пассивных членов партии, как вы. Ну что же делать, если ваша работа связана с необходимостью тщательной конспирации? Ведь вы находитесь в самом глубоком и надежном подполье — среди звезд...
— Хватит вам, Коля, острить...
— Ей-богу! И не мне же вам рассказывать о том, что передышка может окончиться в любой момент. Как только правительство очухается, оно начнет закручивать винт... А тогда ваша деятельность для партии станет незаменимой. Нет, нет, не к лицу вам, Павел Карлович, разводить слезливое уныние. И мы уже решили, что при слиянии московских партийных групп мы вас меньшевикам не откроем. Сидите в большевистском подполье. Сидите и помалкивайте. Вот так!
Однажды Николай Яковлев встретил Штернберга с почтительно-веселой физиономией.
— О, как вы вовремя, господин профессор! Попрошу вас присесть, уважаемый Павел Карлович. Мне предстоит удовольствие поговорить с вами, мой многоуважаемый учитель.
— Благодарю вас, любезный Николай Николаевич, — ответил ему в тон Штернберг, — мне всегда небезынтересно послушать, о чем может поведать старому и отсталому человеку такой передовой и сознательный студент, как вы.
— Значит, так, дорогой учитель! Как вы думаете, чем сейчас занимается студент физмата Яковлев?
— Ну, очевидно...
— И ничегошеньки подобного! Занимаюсь я изучением преимущества «парабеллума» перед «смит-вессоном», а также проблемой использования патронов от американских карабинов «ремингтон» в других типах оружия. А кроме того, поручено некоторым аполитичным лицам, почтеннейшим профессорам, некие довольно опасные и противозаконные деяния, кои по своду законов Российской империи подлежат...
— Да ладно, Колечка! Хватит вам изгаляться передо мною. Давайте рассказывайте всерьез!
— Вы знаете, что такое рокадные дороги?
— Кто из нас профессор и кто студент, черт возьми! И кто из нас больший специалист по геодезии и картографии?! Насколько мне известно, рокадные дороги строятся с таким расчетом, чтобы войска двигались по ним к основной стратегической магистрали...
— Ну, прямо хоть пятерку ставь вам, Павел Карлович! Так вот, нам с вами поручено эти рокадные дороги создавать!
— А если без военно-поэтических метафор, молодой человек!
— А если без, то Московский комитет решил создать военно-техническое бюро. Оно займется глубоко законспирированной подготовкой к будущему восстанию. Чтобы, как вы об этом горячо говорили, будущее восстание было не бунтом, не мятежом, а настоящей и организованной войной. Мне и другим товарищам поручено заниматься сбором, сортировкой и сохранением оружия. К этому делу вы прямого отношения иметь не должны. А от вас требуется дело гораздо более деликатное, так сказать, научного свойства, почти чисто профессорское. Надо подготовить военно-тактическую карту Москвы. Чтобы она дала нам представление о сильных и слабых сторонах противника, о его расположении, о наилучших путях наступления и отступления. Понимаете, Павел Карлович, это дело деликатное и опасное, нам очень не хочется рисковать вами — я это говорю не из личных и понятных вам чувств, а из партийных соображений. Но никто, кроме вас, этим заняться не может.
Рокадные дороги! Хорошо, он готов работать на любых дорогах, любых тропинках, ведущих к цели! Штернберг возвращался домой весь полный тем новым, что ему предстояло. Он-то больше Николая понимал всю сложность задачи. И ее сложность состояла не только в самом деле, но и в необходимости соблюсти абсолютную секретность. Абсолютная секретность, часто говорил сам Штернберг, это тогда, когда секрет знает только один человек... А тут к очень важному секрету предстояло привлечь не одного, а десяток, а то и больше людей. И не только членов партии, а совсем молодых людей, своих же студентов.
Суровая внешность и экзаменаторская строгость не отпугивали студентов от Штернберга. Они любили в своем учителе простоту и непосредственность, умение делать самую черную работу — копать землю, класть кирпичи, — веселье, с которым он это делал. На теодолитных съемках, на гравиметрических полевых работах Штернберг был первым, кто разбивал палатку, разводил костер, с хохотом спасался от внезапно начавшегося ливня. И они любили, когда во время отдыха или вынужденного перерыва Штернберг начинал свои «астрономические рассказы», как он их называл. Впрочем, ничего небесного и даже астрономического не было в них. Штернберг присматривался к этим молодым людям, отыскивая в них качества, какими, по его убеждению, должен располагать настоящий ученый. И прежде всего — бесконечное терпение, неисправимый оптимизм, способность не теряться от неудач. Он любил рассказывать новичкам историю их профессора, директора Московской обсерватории.