— Нет. — Шепот Друганова был тверд и категоричен. — Никуда от своих я не уйду. Не для этого шел в армию. Здесь, в палате, люди, с которыми в окопах был, в бой ходил, в тюрьме сидел. Они голодовку объявили потому, что меня послушались. Как же я их оставлю! Я тут буду. Да и не нужно это. Мы все поправляемся. Скоро выйдем из госпиталя. Нет, ничего этого делать не надо. Обидно только, что тут валяемся, когда такое время...
— Мстислав Петрович! Вы же наш, московский работник! Не надо вам говорить, сколько у нас дел! Я на бюро комитета поставлю вопрос о вашей работе в организации.
— Не надо. Я останусь с двинцами. Выйдем из госпиталя, приду в комитет, в Совет.
— Что нужно из еды? Я сейчас привезу.
— Ничего мне одному не нужно. А нас кормят прилично. Особенно после Двинской крепости. И знаете, товарищи присылают продукты... Павелецкие железнодорожники из своей столовой каждый день что-нибудь да пришлют. Нет, все хорошо! Лишь бы скорее на волю!
Когда через три дня Штернберг снова приехал в госпиталь, Друганов уже сидел на койке и разговаривал с солдатами. Побритый, со стриженой головой, он снова стал походить на того, старого Друганова. Даже выглядел почти так же молодо. Разговаривал он уже не шепотом.
— Все прекрасно, Павел Карлович! Тут врачи нас откармливают, как людоед мальчика с пальчик... Я сначала и не понял почему. Скорее от нас хотят отделаться, выписать из госпиталя! Ну и правильно. Нас каждый день навещают товарищи. Ну, не попавшие в госпиталь. У вас в Совете был наш Сапунов? Знаете такого?
— Нет, я от Совета теперь несколько оторван. Сижу неподалеку, в «Дрездене». И знаете, с кем работаю? С Гопиусом.
— Ох, как здорово! Это что — продолжение нашего старого? Пригодилось?
— Пригодится. Надеемся. А с Гопиусом приятно было и встретиться и работать. Вот вас не хватает для комплекта.
— А Гопиус по-прежнему сам по себе? Или в организации?
— Наш он. Поумнел. Ах, как бы хорошо было вам примкнуть к нам! К штабу Красной гвардии. А?
— Хорошо! Только я уж не штабной работник. Я человек армейский. Надо скорее выходить, сбивать двинцев в полк. Добавим верных людей из маршевых рот — представляете, какая это будет боевая сила, Павел Карлович! Как мы пригодимся!
— Правда, пригодитесь. Выходите скорее, Мстислав Петрович. И сразу же ко мне. В обсерватории я теперь бываю редко, приходите в «Дрезден», сто пятнадцатая комната на первом этаже. Вот, кажется, мы и дожили с вами до того самого дня... И будем вместе!
«ОКТЯБРЬ УЖ НАСТУПИЛ...»
Штернберг строго посмотрел на Соловьева.
— Могли бы пораньше вспомнить Пушкина, Василий Иванович. Сегодня уже не начало октября, а двадцатое число. И лучше всего сейчас вспоминать не Пушкина, а Ленина. Пятница-то! Храбр, храбр, а не рассказал, как ему Ильич врезал...
Уже второй час шло собрание актива московских большевиков. Формально в повестке дня был отчет Пятницкого и Яковлевой об их поездке в Петроград, где несколько дней назад на заседании ЦК был окончательно решен вопрос о восстании. Но не в отчете двух видных членов Московского комитета было дело. Решался вопрос о выступлении в Москве. Излагая позицию Центрального Комитета, Пятницкий не проявлял своей обычной резкости, и Штернберг знал почему.
В спорах, разделявших московских большевиков, Пятницкий, который был одним из самых известных боевиков, проявлял совершенно не свойственную ему медлительность и осторожность. Он считал, что в Москве у большевиков недостаточно сил, мало оружия, неизвестна позиция гарнизона. Он упирал на то, что в Москве собираются все силы контрреволюции. Вместе с некоторыми другими товарищами Пятницкий полагал, что в Москве восстание рабочих будет немедленно подавлено самым жестоким образом.
В Петроград вместе с Пятницким была послана и Яковлева, занимавшая прямо противоположную точку зрения. Как и большинство, она считала, что Москва должна выступить против Временного правительства. Смеясь, Варвара рассказывала Штернбергу, что Пятницкому удалось увидеться с Лениным, находившимся в глубоком подполье. Ленин, хорошо знавший Пятницкого и любовно к нему относившийся, на этот раз был с ним резок и насмешлив. И когда Пятница — «заикаясь, понимаешь, заикаясь от растерянности» — стал говорить уже не о восстании, а о том, удастся ли удержать власть при таком малом количестве подготовленных людей, Ленин даже не стал спорить с Пятницей. Протянул ему свою новую брошюру «Удержат ли большевики государственную власть» и посоветовал ее прочесть.