Стоящая в углу студентка из Коммерческого — в таком же пенсне, как и у Люсик Лисиновой, — всхлипнула и повернулась лицом к стене.
— Убили товарищ Лисинову, — мрачно сказал Файдыш. — Убили на Остоженке. Недосмотрел — ушла туда с ребятами. Проклятая Остоженка! Добрынина оттуда недавно привезли.
— Он ранен?
— Тяжело ранен. Не знаю, жив ли.
— Кто его заменил на пречистенском участке?
— Командование принял Арутюнянц. И Мышкина я послал туда.
— Ах ты боже мой! Как жалко товарищей! Бедная Люсик! Товарищ Файдыш, нет сейчас никакой надобности форсировать операции на пречистенском участке. Максимов мне сообщил, что Рябцева в штабе округа нет. Он перебрался в Кремль. В штабе на Пречистенке сидит группа офицеров и юнкеров. Они изолированы, никакого значения для хода боев не имеют. На них нельзя тратить ни одну нашу жизнь! Блокировать штаб, пусть сидят себе, черт их возьми! Сами сдадутся! А нам сейчас надобно все силы бросить на Центр. И даже не на Александровское училище, а непосредственно на Кремль! А куда отправили Добрынина?
— В Градскую.
— Ах, Добрынин, Добрынин!.. Я потом съезжу к нему. А теперь, товарищи, давайте сколачивать отряд для отправки в Центр. Пойдем через Устьинский мост. И я пойду с ним.
В отряде немногим больше ста человек. Красногвардейцы с Михельсона и Бромлея, студенты-большевики из Коммерческого, солдаты из Александровских казарм. Винтовки почти у всех новенькие, привезенные с Казанской дороги, патронами набиты брезентовые подсумки и карманы. За отрядом солдаты тащили пулемет, тарахтевший по булыжнику мостовой. Штернберг своими большими, размашистыми шагами шел впереди. Ему было жарко, он расстегнул кожанку, фуражка сбилась набок, и ветер трепал вырвавшийся клок седых волос. Два часа назад, когда он присел к столу в штабе и узнал о гибели Люсик и о ранении Добрынина, он на какое-то мгновение почувствовал такую усталость, что ему показалось: не встать ему с этого стула... Потом это прошло, и сейчас он шагал так, как будто не было позади холодной бессонной ночи на Воробьевых горах и чугунной усталости, накопившейся за эту невероятную неделю.
Отряд через Житную, Полянку и Екатерининский переулок вышел на Большую Ордынку. Странно было видеть, что, несмотря на бои в городе, у булочных стояла очередь, из водоразборных колонок несли ведра с водой, мальчишки в подворотнях играли в казаки-разбойники...
Через Большую Татарскую отряд прошел к Устьинскому мосту. Вот где уже кончалось то, что Штернберг называл глубоким тылом, и начиналась настоящая война. Патрули не пропускали через мост никого из гражданского населения. По мосту, из «глубокого тыла», почти непрерывно шли вооруженные рабочие. Шли отрядами по двадцать — тридцать человек, шли группками по пять — десять, шли одиночки, догоняющие свой отряд. Проносились грузовики с вооруженными солдатами, санитарные автомобили с красными крестами на бортах.
Отряд Штернберга прошел на Варварскую площадь набережной, мимо огромного Воспитательного дома. Здесь уже чувствовалось дыхание близкого боя. За Зарядьем, на Мининской и Красной площадях шла отчаянная стрельба. И это была не беспорядочная ружейная стрельба, знакомая по первым дням боев. Все звуки перекрывала артиллерия. Почти непрерывно и быстро били трехдюймовки, а время от времени где-то далеко справа ухали шестидюймовки. И был слышен свист тяжелого снаряда, проносившегося откуда-то справа... Со Швивой горки — быстро определил Штернберг. Значит, Демидов пустил в ход свои тяжелые... Их у него много!
Прижимаясь к Китайгородской стене, защищавшей от пуль, отряд вышел к Никольским воротам. Здесь господствовала артиллерия. На Лубянской площади батарея вела огонь по гостинице «Метрополь». И можно было видеть, как снаряды вырывают куски цоколя, как дождем осколков вылетают зеркальные стекла... Три пушки били прямо вдоль Никольской, по направлению к Никольской башне Кремля. Отряду Штернберга обрадовались. Готовили штурм Кремля, войска ВРК накапливались на Никольской, в Ветошном ряду. Белые в Кремле были полностью отрезаны от тех мест, где еще дрались отдельные отряды юнкеров.
Отсюда недалеко было и до Скобелевской. Но Штернбергу не терпелось добраться домой, в Замоскворечье, в поляковский трактир... Его усадили в попутный грузовик, и через час он был у себя. В комнате штаба было тепло после сырого, пронизывающего ветра.