Но это сейчас. И не в старом ректорском доме, а в новой лаборатории. Даже не лаборатории — теперь она именуется Физическим институтом. Сколько забот, волнений было, когда решили наконец построить в Московском университете современную физическую лабораторию! Время-то было тревожное, начальство совершенно заморочено, министров — даже министра народного просвещения — революционеры, как зайцев, хлопали... И все-таки семь лет назад, в 1904 году, во дворе старого здания открыли Физический институт. Ах, какое счастье, какое невероятное счастье испытал Лебедев, когда получил в этом здании свою, совсем свою лабораторию!
Правда, это были небольшие комнаты, но это были его собственные, лебедевские, для его собственной работы — работы физика, а не учителя! А студентам отвели большой подвал. И в нем множество небольших комнат, чтобы студенты не мешали друг другу, могли быть сосредоточенны, не отвлекались. Все в новом здании делалось по проектам Лебедева. Устраивать многочисленные маленькие комнаты вместо одного большого зала — аудитории было дорого. Но когда Лебедев объяснял в присутствии самого попечителя учебного округа, что студент должен быть изолирован от других, чтобы ему не мешали ни возмущения, вызванные работой соседних приборов, ни разговоры товарищей, то попечитель быстро переглянулся с ректором и сказал, что прав, безусловно прав уважаемый Петр Николаевич, что, конечно, студентов следует изолировать друг от друга — от этих там разговоров и прочих возмущений... А что дорого — так для пользы дела не жалко денег. Лебедев сразу и не понял причину этой уступчивости, потом только догадался: он и университетское начальство по-разному понимают слово «возмущение»... Ох, трусы жалкие!
Но как бы ни было, а лебедевская лаборатория была построена. И в ней, слава богу, не хуже, чем когда-то у Кундта в Страсбурге. Есть собственная механическая мастерская с небольшим штатом, есть возможность самим изготовлять необходимые приборы для опытов. И название хорошее: «Лаборатория научных исследований по физике профессора Лебедева». Все в этой лаборатории пришлось подбирать чуть ли не по гвоздику... В конце года университетский бухгалтер принес ему подписывать отчет по лаборатории: приобретено за 1910 год 16 предметов на сумму 1039 рублей 50 копеек... А всего на 1 декабря 1910 года значится в лаборатории научных исследований 1229 предметов на сумму 30 268 рублей и еще 21 копейка... Предметы! Это же нужно придумать так назвать!.. Предметы! И его, лебедевский прибор, который он придумал для доказательства, что свет давит на вещество, — это тоже предмет! Лебедев вспомнил, как это делал всегда, когда ему становилось плохо, как он изготовлял этот прибор. Как сидел и прилаживал тоненькие, почти прозрачные листочки золота: не давалось ему — хоть плачь! А потом, когда все было готово и прибор заработал, ночью прибегал смотреть: правда это? Получается снова? Еще раз и еще раз!.. А теперь вот это — придуманное бессонными ночами, выстраданное, сделанное до последнего винтика его руками — называется «предметом» и числится в университетской лабораторной описи среди других тысячи двухсот с чем-то «предметов», рядом с ученическим фабричным электроскопом, рядом с простым цейсовским спектроскопом...
У двери Физического института студенты весело толкали друг друга, стараясь свалить товарища в свежий сугроб. Увидев своего профессора, они шумно расступились.
— С Новым годом, Петр Николаевич!
— Здрасте, Петр Николаевич, с самым Новым годиком вас!
— Со вторым десятком двадцатого века, Петр Николаевич!
Лебедев приподнял бобровую шапку, отвечая своим ученикам. В другое время он обязательно бы остановился с ними пошутить, поддеть кого-нибудь, процитировать своего любимого Гёте... Но сегодня ему было опять плохо, опять сжимало сердце, — наверное, этот дурацкий спор с Сашей Эйхенвальдом... Самый близкий, самый любимый друг с детских лет, брат жены, блестящий физик, редкий умница — а все равно не понимает его! Саша — человек из итальянского Ренессанса! Он физикой занимается так же блестяще, с таким же удовольствием, как и музыкой... Не только музицирует, но и увлекается теорией музыки, живописью, не пропускает ни одного концерта, ни одного вернисажа, дивный лектор, блестящий оратор... Ему удается все, за что только берется... Моцарт, черт возьми! А для него, Лебедева, теперь есть на свете только одно — его физика. Саша никак не может забыть старого, когда реалист Петя Лебедев был первым среди той московской молодежи, что бездумно веселилась, танцевала, играла в лаун-теннис... Саша, хотя он и старше его, еще полон такой же жизненной силы, как и тогда, в юности. Ему все вкусно, все под силу... А у Лебедева все на исходе... Сил уже немного, а дел?