И днем, а особенно вечером переулок полон людьми, которые идут в приземистый новый дом в середине переулка, рядом со старыми банями. В этом доме, недавно построенном на пожертвованные деньги, находятся «Пречистенские классы для рабочих». Бог знает, как это удалось нескольким энтузиастам в трудном девяносто седьмом году открыть эти классы! Начальство на это согласилось только потому, что рассудило: пусть рабочие лучше изучают грамоту ну и там какие-то другие простые вещи, нежели занимаются революцией... И вот уже почти полтора десятка лет живет да не просто живет, а яростно работает это ни на что не похожее, самое что ни на есть странное учебное заведение...
Сейчас в нем больше тысячи учащихся, они учатся на трех отделениях: низшем, среднем и высшем, в зависимости от своей грамотности. Работают классы с утра и до поздней ночи. Днем учатся люди, работавшие в ночной смене, вечером — те, кто только что пошабашил вечернюю: ведь почти все ученики — это или рабочие, или ремесленники. Лебедев не часто, но читает лекции в Пречистенских классах и знает, как нелегко тем, кто учится там, и тем, кто учит.
Люди приходят прямо с работы. Хорошо, если у них есть несколько минут и несколько копеек, чтобы забежать в чайную, выпить стакан чаю, наспех что-нибудь проглотить. А другие и вовсе сидят на уроках голодные. И холодные. Сейчас в новом здании провели центральное отопление. А раньше топили печки, и только тогда, когда удавалось раздобыть деньги на дрова. Лебедеву несколько раз приходилось читать лекции в шубе, и пар у него шел изо рта, как на улице в морозный январский день... Но он был в меховой шубе. А перед ним сидели, совершенно неподвижно, боясь пропустить слово, мужчины и женщины, одетые в пальтишки, подбитые ветром... Сидят в холодном классе, назад, верно, пойдут пешком — от Пречистенских ворот на Пресню, в Замоскворечье, к Краснохолмскому мосту. Пойдут пешком, потому что на трамвае одна станция стоит пять копеек, а к ним езды не одна и не две станции! Как они это выносят? Наверное, только потому, что молоды — им лет по восемнадцать — двадцать, ну не больше двадцати пяти. Ученикам классов для рабочих тяжело, да и преподавателям нелегко... Все там преподают бесплатно. Лекции читают светила московской профессуры: Сеченов, Коновалов, Реформатский, Чаплыгин, Крапивин... Ни один из профессоров не отказывался идти в этот грязный переулок рассказывать о своей науке людям, которые ничего не знают, но которые страстно хотят знать. Правда, и предлагали читать лекции только порядочным людям. Лейсту, Соболевскому, Иловайскому никто никогда и не предложил бы...
Но профессор приедет сюда на извозчике, прочитает свою лекцию и через час-полтора на извозчике уедет. А учительницы?.. Они приходят сюда учить рабочих после трудного учительского дня, почти такие же усталые и голодные, как и их ученики. Они часами сидят в классах, куда набилось столько людей, сколько только может влезть. Окна закрыты, чтобы не выпустить на улицу скудное тепло, и бывало, что некоторые учительницы от духоты падали в обморок...
И вот таким-то самоотверженным, ну просто святым людям не хочет помочь какой-нибудь «многоуважаемый шкаф», который уже и давно-то перестал быть ученым! Только у Саши Эйхенвальда хватает терпения спокойно, без раздражения убедить деятелей из леденцовского общества выделить небольшие деньги на учебные пособия, на самые необходимые физические приборы для Пречистенских классов. У него, у Лебедева, на это не хватило бы ни сил, ни нервов. Несколько раз бывал на заседаниях общества, вспыхивал как спичка, наговаривал почтеннейшим господам дерзостей, потом несколько дней лежал с этой своей болью в груди, со своей неразлучной жабой...
Лебедев не часто читает лекции в Нижне-Лесном переулке. Он вообще-то не мастак читать общедоступные лекции, он не умеет обходиться без научной терминологии, без формул, иногда он улавливал на лицах слушателей физическое — и напрасное! — усилие понять, что он говорит. И от этого вовсе смущался, делался еще более напряженным, совершенно утрачивал какой-то необходимый контакт со своей аудиторией.
Лебедеву было совершенно незнакомо чувство зависти. И уж совсем было смешно завидовать своему Саше Эйхенвальду!
Но он завидовал его удивительной способности держаться на кафедре так же спокойно, уверенно, просто и весело, как у себя за обеденным столом.
Он всегда вовремя улавливает, когда его аудитория начинает уставать, и дает ей возможность отдохнуть, оторвавшись от предмета лекции для того, чтобы рассказать веселую байку, притчу, увлекательную историю. Он умеет говорить по-разному с разной аудиторией, вживаться в другую жизнь — то, что Лебедеву всегда было особенно трудно.