Вот так и шли дни. Последние дни университетской жизни Петра Николаевича Лебедева.
Двадцать восьмого января в физической аудитории была назначена лекция. К удивлению Лебедева, аудитория была почти полна. Оказывается, еще есть в университете студенты, интересующиеся физикой!.. Лебедев успел только произнести первые слова лекции, когда в аудиторию вбежали несколько студентов.
Один из них вскочил на пюпитр задней скамьи амфитеатра и отчаянно закричал:
— Товарищи!
Студенты вскочили с мест и обернулись назад.
— Товарищи! На двенадцать часов в Большой аудитории юридического корпуса назначается общестуденческая сходка! Мы требуем, чтобы полиция не мешала нам заниматься, не хозяйничала в университете. Все землячества постановили прекратить занятия и собраться на общестуденческую сходку... Мы просим извинения у профессора Лебедева, но участие в протесте — дело чести каждого студента...
Лебедев закрыл тетрадь, сошел с кафедры и сказал Максиму, чтобы тот убрал и унес в лабораторию прибор. Через узкую дверь аудитории студенты выдавливались в шумный коридор.
— Полиция!!! — закричал кто-то в аудитории.
Внизу в вестибюле слышалась возня, звяканье шпор и шашек, угрожающие крики полицейских. К Лебедеву подбежали его ученики Кравец и Неклепаев.
— Петр Николаевич! Мы вас проводим... Лучше вам идти прямо домой, не надо вам объясняться с полицией...
В вестибюле Физического института полицейские заняли все выходы и переписывали студентов. Омерзительно пахло полицейским запахом: смесью пота, карболки, мокрой шерсти, дешевого табака... На дворе Лебедев глубоко вдохнул чистый холодный воздух. Но и двор был черен от полицейских шинелей. Цепи городовых расступились перед богатой шубой, перед бобровой шапкой профессора, перед его бешеным от ярости лицом...
Дома Валя посмотрела на него и бросилась капать в стакан какие-то идиотские успокоительные капли... Помогут тут капли...
Пришел Лазарев и своим обычным спокойным голосом рассказывал последние университетские новости. В юридическом корпусе собралось более восьмисот студентов, забаррикадировали двери, митингуют и не пускают полицию. Жандармы и городовые хватают студентов, идущих на сходку, арестовывают их и уводят в Манеж... Уже объявлено, что тринадцать студентов, не дававших профессору Соколову читать лекцию, приказом градоначальника генерала Андрианова подвергнуты аресту на три месяца...
— На три месяца? Без суда?!
— Да, пока на три месяца. Без суда. На основании чрезвычайных правил. Переписанных, очевидно, будут исключать из университета. Боюсь, Петр Николаевич, что наша лаборатория, наш семинар будут очень затронуты этими репрессиями.
— А Мануйлов? А ректорат? А вся профессура? Что же мы все будем делать?
Как бы отвечая на этот вопрос, служитель принес наспех напечатанное на машинке приглашение. В пять часов ректор собирает экстренное заседание профессорского совета...
Заседание было коротким. Неожиданно тихим голосом Мануйлов сказал, что он, помощник ректора и проректор подали министру заявление о своей отставке. Они мотивировали этот трудный для них, необычный для профессоров императорского университета шаг тем, что в университете создалось положение, при котором выборному руководству, по сути дела, нечего делать. Фактическим хозяином университета стала полиция, роль ректора свелась лишь к тому, чтобы по телефону информировать полицию о том, что происходит в университете. Дело дошло до того, что полицейские уведомляют профессоров о том, сколько студентов в аудитории, приглашают их к чтению лекций и провожают до аудитории...
Может быть, и есть профессора, согласные с таким унижением профессорского достоинства, но ректорат, обсудив создавшееся положение, посчитал, что они так действовать в пределах своих обязанностей не могут. Поскольку ректорат избран профессорским советом, профессора Мануйлов, Мензбир и Минаков просят своих коллег принять их отставку.