А теперь еще эта «Вольная академия»! Не допускать! А как не допускать?.. Ну конечно, никакой такой «академии» он не разрешит, и министерство внутренних дел не утвердит этого... А что им помешает создать эту проклятую академию под видом всяких там научных обществ, кружков, лабораторий, коллоквиумов, семинаров, еще как-нибудь назовут, черт их дери!!! Как им запретить заниматься каким-то полусумасшествием вроде взвешивания света! Божьего света, ниспосланного господом нашим!.. Этому Лебедеву за этот неприличный фокус непристойные почести оказывают, даже избрали членом Лондонского королевского общества... А он его знает, хорошо знает по университету. Неприятный господин! Непочтительный, злой, воображает о себе бог знает что! Ведет себя как князь! А сам из купчиков, разорившихся купчиков... Теперь его ученики подняли в газетенках истошный крик, чуть ли не Ломоносовым его изображают... Институт, видите ли, для него создать!.. И учеников этот Лебедев подобрал себе весьма подозрительных. Лазарев... Кажется, ни в чем не замешан, а человек скользкий, темный, очень подозрительный... И этот молодой Тимирязев... Вот уж действительно яблоко от яблони... Отец — разнузданный человек, всегда был красным, и сын, наверное, такой же... И в этой компании есть еще какой-то Гопиус, что ли, о котором давно, еще в пятом, были такие сведения!.. Ну и компаньица же собралась в Московском университете! Хорошо, что нарыв этот лопнул, сейчас самое главное — не пускать их назад, прочистить и продезинфицировать больной организм университета...
В субботу, двенадцатого марта, Лебедеву позвонил Лазарев и долго рассказывал о новых работах Резерфорда, опубликованных в свежем, только что им полученном из Лондона номере «Трудов королевского общества». Потом, прощаясь, как бы между прочим напомнил, что завтра в университете Шанявского очередной лебедевский коллоквиум — как обычно...
Сугробы серого талого снега лежали на московских улицах, ручьи вдоль тротуаров бежали с журчанием, клекотом и звоном, заглушающим стук конских копыт. Впервые в этом году Лебедев ехал не на санях, а в пролетке, солнце переливалось на медных начищенных бляхах сбруи. У Румянцевского музея, со Знаменки, низвергался пенистый поток, по которому неслись уже намокшие и полузатонувшие бумажные кораблики... Весна! И Лебедев подставлял лицо солнцу, он как бы чувствовал на коже щекотное прикосновение солнечных лучей, их теплоту, их тяжесть... Да, да, стоит только вот так напрячь свои чувства, как без всяких этих приборов можно ощутить приятное, ласковое, нежное давление света... Поэты, музыканты, вообще люди искусства, наверное, поняли это гораздо раньше, нежели физики... На днях Саша Эйхенвальд несколько часов восторженно ему рассказывал о том, как его хороший знакомый, композитор и музыкант, известный всей Москве Александр Николаевич Скрябин пробует соединять музыку с цветом, как он интересно доказывает существование некоей связи между звуком и цветом. Гм... Интересно, конечно, но физикой тут и не пахнет... Хотя кто знает, что нам откроет завтрашний день науки?.. Уж он-то, Лебедев, никогда не аргументировал, как чеховский герой: «Этого не может быть потому, что не может быть никогда». Разве максвелловская теория света не выглядела на первый взгляд столь же фантастично, как и эта странная скрябинская музыка?..
На Волхонке, у подъезда университета Шанявского, чернела толпа. Что сегодня там? Лекция? Концерт?.. Медленно сходя с пролетки, Лебедев увидел обращенные к нему восторженные лица, услышал гулкие, нестройные аплодисменты... Господи! Этого еще не хватало! Как тенора какого, как Собинова, встречают!.. Ну, погоди, Петр Петрович, любезнейший господин!..
Поджав губы, вскинув вверх подбородок, Лебедев прошел сквозь расступившуюся толпу и сердито поднялся по парадной мраморной лестнице в профессорскую. К сожалению, он не мог сразу же высказать Петру Петровичу, что он думает про этот спектакль, галла-концерт, эстраду, цирк, кафе-шантан, черт возьми!.. В профессорской было полно почтенных профессоров и приват-доцентов, которых раньше арканом нельзя было затащить на физический коллоквиум. А теперь? Наверное, от нечего делать, что ли, явились сюда. А еще Лазарев ему вчера сказал: «как обычно». Да уж, как обычно!..