— Вы не верите, сэр! — вздохнул колдун. — А раз так, то обречены пребывать здесь, в верховьях Ориноко, до скончания века. Мне очень жаль, ибо здесь вас ждет печальная судьба.
— Почему? — воскликнул я.
— Сейчас вы, милорд, являетесь для людей нашего племени целителем. Приходящие к вам больные поклоняются вам так же, как поклонялись до вас человеку, с руки которого вы соизволили снять этот перстень. Это был человек Леса, он знал, как выжить здесь, и сумел спуститься с обрыва. Почему он хотел бежать? Потому что я объяснил ему, как объясняю сейчас вам, милорд, что каждое исцеление больного отбирает у вас жизненные силы. Продлевая жизнь кому-то, вы укорачиваете свою. Такова сила перстня.
Я сразу вспомнил, сколько людей приходило для того, чтобы прикоснуться к перстню, и подумал, что, возможно, жить мне осталось совсем мало.
— Осторожнее, сэр! — голос вещуна в моем мозгу прозвучал, как предупреждающий крик. — Запомните: чем больше вы думаете о том, сколько своей жизни отдали людям, и чем больше жалеете об этом, тем меньше ее у вас остается на самом деле. Чем больше вы радуетесь тому, сколько жизни отдали другим, тем больше ее у вас остается.
— Господи! — вскричал я во весь голос. — Не допусти, отврати от лжи языческой.
— Он не слышит вас, — заметил старик, — ибо вы обращаетесь к нему, как младший брат обращается за защитой к старшему или сын — к отцу. Вы, милорд, видите в нем Очень Сильного Человека, нечто вроде Короля над королями. Вы не понимаете, что он — все сущее, а вы — его часть. Он — в каждой частице вашего тела. Он — это ваша душа. Ваше обращение к Нему должно походить на боль, идущую от пальца к мозгу, и тогда Он поймет вас. Но самое главное, что вы просите его отвратить вас от Истины, именуя ее ложью. А этого Бог никогда не слышит.
И тут я внезапно испытал приступ веры в могущество перстня. Наверно, потому, что Богу действительно угодна была истина, изреченная отшельником. Я сделал решительный шаг к щели в скале, истово веруя в то, что она пропустит меня, двинулся вперед… и прошел!
Я прошел там, где не смогла бы пролезть даже беременная кошка.
— Поздравляю вас, милорд! — одобрил отшельник. — Я был уверен, что вы сможете это сделать.
В пещере было сухо, но прохладно. Все стены были увешаны травами, сохнущими на лианах, словно белье на веревках. Однако меня сразу же удивило, что лианы были привязаны к деревянным шпилькам, вбитым в гранит. Именно в гранит, а не в трещины. Очевидно и здесь было повинно колдовство.
Посреди пещеры висел огромный глиняный горшок. Внизу, под горшком, был сложен хворост.
Старик посмотрел на очаг и… в нем вспыхнул огонь! Я перекрестился и затрепетал от ужаса. Ведь если этот колдун способен зажечь костер одним взглядом, то ему ничего не стоит и меня сжечь!
— Не бойся! — уловив мои сомнения, произнес мысленно отшельник. — Верь в силу перстня, и тебе поможет то, что ты считаешь Богом!
В горшке, судя по всему, была налита вода. Минут через десять она закипела, заклокотала, повалил пар. Отшельник снял с лиан три или четыре пучка трав и бросил их в кипяток. Странный аромат начал растекаться по пещере, а старый колдун велел мне сесть на камень и смотреть на огонь.
— Думай о том месте, где хотел бы очутиться, — прозвучал в моем мозгу его приказ, — думай!
Я вдыхал аромат, идущий от горшка, где варился настой, и он постепенно погрузил меня в полусон. Я ощущал, что сижу в пещере, и в то же время я отчетливо увидел старый родовой замок О'Брайенов, где я не бывал уже многие годы. Я как бы мысленно шел по его стенам, спускался во двор, входил в дом, поднимался в свою комнату. Так прошел я этот путь один раз, другой, третий… С каждым разом я все меньше ощущал, что нахожусь в пещере отшельника, и все больше — что на самом деле иду по отцовскому замку. На пятый проход я уже ощутил холод стены, до которой дотронулся рукой, а на шестой споткнулся о выбоину на ступеньке. В седьмой же раз, открыв дверь в свою комнату, я почувствовал запахи, знакомые с раннего детства…
— Вы пришли, милорд! — колоколом прозвенел в мозгу мысленный голос отшельника.
И я очутился там, где хотел, в милой, доброй, хотя и растоптанной англичанами Ирландии, в моем родовом замке, где стояли английские драгуны.
Меня, поскольку замок уже давно не принадлежал нашей семье, для начала приняли за шпиона, и мне, вероятно, несколько часов угрожала виселица, пока командир драгун связывался с теми людьми, которые могли объяснить ему мою полезность для Его Величества, ибо тогда я еще служил королю Карлу I. Конечно, я не стал говорить всей правды даже тем, кто хорошо меня знал. Мне пришлось рассказать о том, как я был ограблен до нитки разбойниками — это было во время восстания 1641 года, — и мне поверили. Ведь я явился в замок в клочках своей старой рубахи, намотанной вокруг чресел, то есть так, как я ходил, живя среди индейцев.
Мне долго мечталось увидеть все четыре перстня, но я не предполагал, что один из них лежит в шкатулке Мерседес, а два других находятся у ее дяди и кузена. Я нашел их случайно. Они были у меня в руках, черт побери, все четыре!
Но прав был старый отшельник — таинственная сила то дарит их, то отнимает. Впрочем, в моем случае ничего особо таинственного не произошло. Их просто украли у меня, и имя вора мне прекрасно известно.
Дело в том, что всего за несколько часов до нашего ухода из восточной лагуны острова Сан-Фернандо — так назывался остров, где я настиг наконец Мерседес — к борту подплыл обожженный полубезумный испанец, которого звали Педро Лопес. Этот пират, как оказалось, вместе с четырьмя своими товарищами был взят в плен моей будущей женой, присягнул ей на верность и собирался уплыть с острова на пустом французском фрегате, который, чудом не разбив о скалы, внесло в лагуну. Однако произошел несчастный случай: мортира, стоявшая во дворе замка, выстрелила и утопила шлюпку, где находился Лопес и еще несколько человек: погибли все, кроме негритенка Мануэля и Педро Лопеса. Негритенок сразу поплыл к берегу, а Лопеса при взрыве отбросило далеко к выходу из бухты, и он с трудом смог удержаться за какой-то камень, чтобы отлив не унес его в море…
Что ж, хоть я и не слишком люблю испанцев (в отличие от испанок), я принял Лопеса в свою команду и проклинаю себя за это уже много лет.
Не знаю до сих пор, знал ли он что-нибудь о свойствах перстней или просто хотел разжиться золотишком, точно так же, как и не знаю в точности, как он сумел пролезть в тайник, где я хранил перстни. Но знаю точно: перстни исчезли вместе с Лопесом, и произошло это уже на траверзе острова Хайди, всего в нескольких десятках миль от Сан-Фернандо. Как дезертировал Лопес, помог ли ему кто-то из моей команды — не знаю.
Увы, мне уже не придется больше держать эти перстни в руках, ибо время моей земной жизни подошло к концу. Уверую ли в Бога хотя бы сейчас, стоя на пороге Вечности? Увы, не знаю. Мне поздно молиться, грехи давят и гнут мою волю. А почему я должен молиться? Разве я топил корабли, шпионил и обманывал? Нет, конечно. То есть я обманывал, убивал, но кораблей я не топил. Я вообще не моряк. И пиратом никогда не был. Я человек сухопутный. Я
— Баринов Дик. Почему? Ошибся! Я Николай Браун. Или Анхель Коротков. Ну, не Мерседес же… Да как же правильно?! Все вперемешку. Нажми, прорвись, вынырни к свету! Да, да, именно так! Я — Баринов Дмитрий Сергеевич!
Я вернулся! Я вернулся! Я вынырнул!
Часть третья. МЕЖДУ МНОГИХ ОГНЕЙ
РАЗБОР ПОЛЕТОВ
Горка бутербродов, ароматный кофе, заботливый взгляд супруги и отца — что еще нужно человеку; чтобы почувствовать себя вернувшимся?
— Да, братец, — сказал Чудо-юдо, — прямо скажем, ты начинен сюрпризами… Даже если половина того, что ты рассказал, не есть игра случайных ассоциаций
— то наше недельное стояние на ушах вполне окупилось.
— Лопай, лопай, Волчара! — подбодрила меня Ленка. — А то негритенка из тебя не получится…
— А тебе, стало быть, нужен негр? — спросил я, разжевывая какую-то копченость вместе с бутербродом.