— Кто ваши родители?
— Я не знаю. Меня нашли на Ярославском вокзале, и я все детство прожил в детдоме. — У Короткова биография была удобная, и запутаться в ней я не боялся.
— В армии служили?
— Само собой.
— В Афганистане были?
— Нет, я в Германии служил. Тогда эта группа ГСВГ называлась.
— Наслышан, — снисходительно кивнул Белогорский. — Стало быть, о своем происхождении вы ничего не знаете, поэтому спрашивать о том, были ли у вас в семействе лица с какими-то аномалиями или отклонениями от нормы, я не стану. А как вы стали журналистом?
Это был вопрос на засыпку, но я назвал тот институт, который окончил на самом деле.
— Кроме Германии, где еще довелось быть?
Генетика в потомке врачей-чекистов несколько сказывалась. Правда, услышать от Вадима грозный вопрос: «А теперь расскажите, гражданин Коротков, как вы Родине изменяли и с кем?» — я не надеялся, но впечатление было такое, что от искренности моего ответа зависит, повезут ли меня на Колыму или шлепнут в подвале Лубянки.
— В том-то и дело, что нигде, — сказал я, постаравшись продемонстрировать, что я все-таки считаю себя не подследственным, а пациентом, обратившимся за медицинской помощью. — Я не мог быть во Вьетнаме, понимаете? В то время, когда мистер Салливэн там служил, я еще из октябрятского возраста не вышел. Но я почему-то помню, что выносил его раненного, из джунглей, и знаю, что меня тогда звали Дик Браун. Мистер Салливэн вам может подтвердить, я рассказал ему именно то, что он сам помнит. А я, Коротков, это помнить не должен.
— Итак, у вас просматривается раздвоение личности… — с глубокомыслием во взоре произнес экстрасенс. — Что ж, если вы не боитесь, я могу провести исследование и уточнить диагноз. Предупреждаю сразу: методы нетрадиционные, возможны временные неприятные ощущения, частичная потеря памяти и так далее. Так что если не чувствуете себя вполне здоровым сейчас, то лучше сходите к терапевту, обследуйтесь на предмет допустимых нагрузок и приходите ко мне в «ARZT», скажем, через неделю. Разумеется, при хорошем заключении терапевта. Если хотите рискнуть, то подпишите вот такую бумажку…
Белогорский достал некий бланк, отпечатанный на хорошем принтере и размноженный на неплохом ксероксе. На бланке я прочел следующее:
«ЗАЯВЛЕНИЕ Я…………………………………. настоящим заявляю, (фамилия, имя, отчество) что был заранее предупрежден врачом-экстрасенсом БЕЛОГОРСКИМ В.Н. о возможных негативных последствиях применения нетрадиционных лечебных и диагностических методов, без предварительного медицинского осмотра у лечащего врача-терапевта на предмет определения противопоказания к применению таких методов. На применение ко мне нетрадиционных методов даю полное и совершенно добровольное согласие и всю ответственность за возможные негативные последствия применения ко мне нетрадиционных лечебных и диагностических методов (вплоть до летального исхода) прошу возлагать только на меня лично. Обязуюсь не возбуждать против д-ра БЕЛОГОРСКОГО В.Н. уголовного дела и не предъявлять ему гражданских исков в судебном порядке.
/подпись/ ……………………..19…г.»
Получив на прочтение эдакий бланк, любой нормальный гражданин, «схватив в охапку кушак и шапку», по выражению дедушки Крылова, рванул бы отсюда, пока цел. В принципе, это было нечто вроде посмертной записочки: «В моей смерти прошу никого не винить». Удар по голове кувалдой я бы лично тоже мог отнести к «нетрадиционным лечебным и диагностическим методам», хотя вряд ли дал бы на него полное и добровольное согласие. Не знаю, какова была бы сему документу юридическая цена, но выглядел он весьма солидно и, вероятно, мог служить каким-то аргументом для защиты, если б, конечно, документ, подписанный Коротковым, годился для рассмотрения на уголовном процессе по делу о злодейском умерщвлении врачом-вредителем Белогорским (он же Вайсберг) пламенного борца-интернационалиста, ветерана революционного движения на острове Хайди, члена Политбюро Хайдийской Народно-социалистической партии, министра социального обеспечения первого (и последнего) Революционного правительства Республики Хайди, верного спутника жизни Президента Республики Хайди и прочая, прочая, прочая команданте Киски, товарища Дмитрия Сергеевича Баринова (он же Ричард Браун, он же Анхель Родригес). Вообще-то такого процесса не состоялось бы ни под каким видом, потому что если б Чудо-юдо, то бишь доктор (забыл каких наук), профессор Баринов Сергей Сергеевич вычислил причастность Белогорского к летальному исходу лечения своего родного сына, то АОЗТ «ARZT» не только безвременно лишилось бы лучшего ума и светлой головы, но и в самом прямом смысле вылетело в трубу (моей любимой котельной). Меня это, конечно, не смогло бы утешить, но послужило бы кое-какой компенсацией за моральный ущерб нашему семейству. Странно, но, прекрасно понимая, что в принципе подписываю себе смертный приговор, я взял у Белогорского его мраморный «Паркер» и, вписав свое ФИО, подмахнул заявление и поставил дату.
— Ну что ж, — зловеще сказал экстрасенс, — усаживайтесь в кресло.
— Вы не бойтесь, — подбодрил меня Утенок Дональд, — я видел процесс лечения и знаю, что все это не так уж страшно…
— В данном случае, — нахмурился Вадим, — я ничего гарантировать не могу. По-моему, это очень тяжелый случай. Боюсь самого худшего…
Скорее всего, он произнес эту фразу полушутя-полусерьезно, а может, надеялся, что я после этого сразу же удеру отсюда… Но Боже мой, как он оказался прав!
ВЫПУКЛЫЙ И ВОГНУТЫЙ
Никак не скажешь, что в кресле зубоврачебного образца можно чувствовать себя комфортно. Когда меня первый раз усадили в подобное кресло (это было примерно лет в семь, тогда у меня прохудился большой коренной молочный зуб), и прибывшая в детдом зубоврачиха начала ковыряться у меня во рту всякими страшными инструментами, а потом взялась за бормашину, я мысленно давал торжественное обещание никогда не есть сладкого и чистить зубы по утрам и вечерам. С тех пор я очень невзлюбил и зубоврачебное кресло, и дантистов всех времен и народов, без различия пола и вероисповедания. Даже в парикмахерской или в гримерной Соломоновича, где кресла были чем-то похожи на зубоврачебные, мне тоже было неуютно.
Не лучше мне показалось и здесь.
— Вы готовы? — тоном Отелло, уже поинтересовавшегося у Дездемоны, молилась ли она перед сном, и приказывающего ей: «Тогда молись!» — проговорил Белогорский.
— Да, — ответил я без энтузиазма.
— Откиньте голову на подголовник кресла и закройте глаза, — повелел экстрасенс. Команду я выполнил, отметив про себя, что в такой позе моя личная шея вполне подготовлена для накидывания на нее какой-либо удавки, а горло — для перерезания. Поэтому я только прикрыл глаза веками, оставив малозаметные щелочки для наблюдения за окружающей средой, и, кроме того, насторожил уши.
— Расслабьтесь, — провещал Белогорский. — Ваше тело испытывает приятное расслабление.., Вам хорошо-о… Вам о-очень хорошо-о…
При всем моем уважению к доктору, я не мог с ним согласиться. Точнее, мне не хотелось бы по ряду причин совсем уж расслабляться. А насчет того, как бывает хорошо человеку, который с минуты на минуту ожидает, что на шею ему накинут удавку, по горлу полоснут бритвой или дадут кувалдой по кумполу, — каждый может сам догадаться.
Мое чувство самосохранения явно немного перебарщивало. Скорее всего это были элементы складывающейся у меня мании преследования. Уверен, что у человека, который всего пару дней назад, сделав двойное сальто, выпрыгнул со второго этажа из горящего дома следом за гранатой, познакомился с девушкой Таней, способной спокойненько вывести в расход два десятка человек в течение трех дней, покатался на «уазике» в подвешенном за руки состоянии и ко всему еще был погрызен собачкой с волчьими клыками, появление таких элементов вполне объяснимо. И потом, ситуация, когда ждешь неприятностей, а их нет, все-таки лучше той, когда не ждешь, а они вдруг начинаются. Поэтому я не зря опасался за свое здоровье.
Гипнотизер из Вадима был никакой. Подозреваю, что все его знакомство с этим делом было почерпнуто из телепередач, которые в свое время очень усердно показывали, но потом перестали, может быть, оттого, что Кашпировский записался в партию Жириновского. Не знаю, действовал ли на кого-нибудь его гипноз вообще, или он изображал его только так, для отмазки. Скорее всего последнее. Гипнотические пассы были таким же театральным реквизитом, как черный бархат, череп, отвинченный от купленного некогда в учколлекторе школьного скелета, и магический кристалл из отходов производства оптического стекла. Основной козырь был перстень. Он по-прежнему просматривался на указательном пальце правой руки, но я покуда еще не замечал, чтоб этот перстень оказывал какое-то влияние на ход событий. Кроме того, мне было интересно, как ко всему этому делу отнесется моя РНС, но она спокойно помалкивала, ни во что не вмешиваясь.