– Эва Ивановна: вы?
Профиль – просто божественность, грудь – совершенство.
В проходах пассажа, – под тою же вывеской «Сидорова Сосипатра» блистала толпа: золотыми зубами, пенсне и моноклями.
Кто-то уставился в окна, съедая глазами лиловое счастье муслинов, сюра, вееров; здесь же рядом – сияющий выливень камушков: ясный рубин, желтоливный берилл, альмантин [35] цвета рома и сеть изумрудиков; словом – рулада разграненных блесков; и липла толпа, наблюдая, как красенью вспыхнет, как выблеснет зеленью: вздрогнет и – дышит.
Прелестно!
Брюнеточка, прелесть какая, косится на блески; а черный цилиндр, увенчавшись моноклем и усом, в кофейного
цвета мехах нараспашку, – косится на блеск ее глазок; из двери – прошли: горбоносый двубакий, в пенсне и в кашне с перевязанным, малым футляром (своей балерине); и – дама седая, сухая, пикантная: шляпочка – током; и – лаковый сак.
Литераторы, графы, купцы, спекулянты, безбрадые, бра-дые, усые, сивые, сизые, дамы в ротондах и в кофточках – справа налево и слева направо.
Шли – по двое, по трое: громко плескались подолами, переливались серьгами, хватались за шляпы, вращали тростями, сжимали портфели, сжимали пакетики, перебирали перчатками – сумочки, хвостики меха, боа [36]; расступались, давая дорогу друг другу; роились у входа; и шли – на Варварку, к Столешникову, к Спиридоновке, к Малой Никитской.
И за ними за всеми – кареты, пролетки, ландо.
Дама, спрятав в огромную муфту лицо, пробежала из светом разъятого места – к квадратному головаку авто, приподняв свою юбку, плеснувшую шелком «дессу», а за ней пробежал господин, прижимаясь перчаткою к уху; шофер, обвисающий шкурой, вертел колесо; головак, завонявши бензином, вскричал.
Толстозадый, надувшийся кучер, мелькнувши подушкою розовой, резал поток вороной белогривым своим рысаком, пролетая туда, где кончался Кузнецкий и где забледнели ослабшие светочи: в зеленоватое потуханье.
15
– Вы, Митенька, лжете сознательно; я вот – не лгу: да и лгать-то – кому? Перед «богушкой» лгать?
Привскочила: мерцала глазами.
– Перед «богушкой» лгать не могу!
И на легких подушечках тепленьким тельцем ее рисовался отчетливый контур.
– И все-таки все во мне лжется.
Плеяды подымутся в небе: пора уже спать; и от звезд отрываешься, чтобы тонуть в утомительных снах; как теперь отходила в свой собственный сон, нерассказанный, мутный, тяжелый:
– Все лжется во мне – оттого, что русалочку я утопила: оттуда – сюда.
И с глазами, вполне удивленными (просто девчурочка!), всунула в рот папироску:
– Вы этого не поймете, мой миленький!
Вытянув шею, стрельнула дымочком. И вновь повторила:
– Оттуда – сюда.
Бросив ручку от ротика вверх, стала быстро вертеть папироской, любуясь спиралькой огня:
– Ах, почем знаю я, – проиграла она изузором отчетливым широкобрового лобика.
И поднесла папироску; закрыв с наслаждением глазки, пустила кудрявый дымочек.
– Не понял: что значит оттуда? Дымок, облетающий, – стлался волокнами:
– Тело на мне как-то лжется, – и нервными дергами губок и плечика сопровождала словечки свои.
Еще долго Лизаша сплетала бросочки коротких словечек своих; и казалось, что тонкое кружево всюду повисло невидно. Казалась ткачихой; сложивши калачиком ножки, опять невзначай показала коленку; опять протянула два пальчика: в пепельницу.
Пепелушка слетела.
– Да, бросимте, что говорить: с дурачишкой; не скажешь ведь – нет?
Ощутил на руке ноготочек ее:
– Оцарапаю вас.
И – придвинулся; но отодвинулась; и – заиграла русальной косою.
– Сидите спокойно, вот так.
Вдруг повила головкою:
– Время, сплошной людоед, – поедом ест людей: неуютно!
– Откуда про это вы?
Глянула заревом глаз:
– Это мне рассказала русалочка.
Митя увидел: упала измятая очень бумажка на пол (из кармана Лизаши); смотрел машинально; знакомые знаки увидел: знакомого почерка: вот – интегральчик; вот – модуль… Откуда!
И он потянулся рукой за бумажкой.
– Вы что?
– Да бумажка.
Увидела, выхватила:
– Мне отдайте: мое.
– Погодите: тут почерк отца.
Перехватывал; но – оцарапала.
– Ай!
– Вы не суйтесь.
– Нет, как появилась бумажка? Лизаша слукавила:
– Сами оставили вы – в прошлый раз: из кармана упала… Ах, увалень!
Странно – опять ведь невнятица: как оказалась бумажка у «богушки»? Быстро инстинкт подсказал, что ей надо солгать; будто Митя оставил: дивилась. Зачем это делала? Вот и она солгала – неожиданно: не для себя, а для… Разве для «богушки» ей надо лгать? Разве «богушка» лжет? и – стояла над бездной.