Толстая лапа просунулась из-за плеча: над плечом:
– Хо!
– Хо!
– Ищете?
– Хо!
За окошками слышался ход рысака: дальне-звонкое цоканье.
Он же не смел повернуться: захакала б! Хокала басом, трясясь животом и грудями; глядела – очками; и – капнула шпилькой.
– Читала я, как меледите вы с «нею»!
Косма ее желто-седая упала, виясь, ей на плечи.
– Я… я…
Зализала свой взросток губы:
– Я читала, как ваши мизинчики лижут, как лезлой головкою роются в старом мотальнике…
– Друг мой!
Но желто-седая, вторая, змея – развилась:
– Вам еще сладостей, старый лизало!
И ливнями оборвалася на груди, тугие шары.
– Да, – слизнул мою жизнь… Да, – на что она?…
Вы вот – «выжми лимон да брось вон»? Для того вы женились? Теперь вот вонючую вы лобызаете вашу лимонницу… – краем распахнутой кофты рванулася – медикаментом пропахла она… Рот полощет «Одолями»… Рот пахнет рыбой.
Он стал оправляться:
– Мой друг, что бы ни было, – и потянулся рукою.
– Оставьте меня: не лисите.
– Но давность! – пытался он выдержать шквал.
– Я, медичка бывалая, – знаю «ее» подоплеку: гнилая.
С небесною кротостью эпос разыгрывал:
– Я повторяю, что давность…
– Хо!
– Давность – не малый свидетель, мой вспыльчивый друг: как-никак – тридцать лет нашей жизни.
Блеснул он ей оком – каким!
– Давность!… Двадцать пять лет изменяете!
«Что за докапа»… – подумал он и ухватился за нос; и – пропучился оком: себе в межколенье.
– А! А!… Для чего же вы женились?… Для прозы, – что музу себе завели?… Хо! Мегера она, ваша муза!… Смотрите-ка, – нет, до чего вы дошли?… Нахватались с ней звезд Станислава и Анны: служака, двадцатник!
Под градом, хлеставшим в него, поворачивался то на правую сторону он, то – на левую: с видом беспомощным.
– Я же…
– Молчать!…
– Я…
– Будируете – хо-хо – под своей золотою обшивкой мундира, с протестом в груди, прикрываемым анненской лентой!
Действительно, он на торжественном акте читал «О сонетах Шекспира» – в мундире, при шпаге; и – в ленте.
– Вы весь избренчались… На лире играете?… Просто гвоздем по жестяночке… Набородатил идеечек, насеребрил седины, фраз начавкал, себе юбилеев насахарил, – хо! Уважаемый деятель: видом лилея… Душа-то Гамзея!… А что Петрункевичи – что говорят? Говорят, что вы – старый капустный кочан, весь проросший листом, а не мыслью: обстричь – кочерыжка; и та – с червоточинкой… Мелодикон!… Просто – дудка.
Стерпеть, – нет-с: позвольте-с!
Поднялся с достоинством, ставши в мелодраматической позе, но – мелкокалиберно вышло: и он поскользнулся о синие стекла очков и расшлепался оками под ноги; сплюнула, туфлей размазавши:
– Ждите: повесят медаль вам на шею: да только не лавры, а розги на ней будут выбиты.
Смирно смигнул и себе на плечо посмотрел, будто сам убедиться хотел он, какой такой «Фока»; и тут, невнарок, – у себя на плече рассмотрел женский волос, не желто-зеленый, а – черный; поспешно смахнул себе под ноги: прядочку этих волос он держал под ключом, если только «она» не стащила: тащила бы все, – лишь в покое оставила б! Но не оставит в покое: промстится в годах; отольется не пулей, а дулей свинцовой; невольничий быт ожидает его; будет отдан он в рабство.
Представьте же: съерзнул он с кресла – коленом в ковер, головой ей в колени: облапить ей ноги и «старым мотальником» пол шаркать над толстой ногою; она замахнулась тяжелой ладошищей, грудь распахнув; и два шара тугих болтыхнулися:
– Соли на хвост вам насыпать, синица несчастная! Так и присел, уронивши в ладони свой нос, и старался выдавить всхлипы, – несчастный, невзглядный, накрытый с поличным старик!
В кабинетище долго еще замирал он под креслом; в окно же глядели дантиклы [68] столбов розоватого дома напротив: дом каменный ком; дом за домом – ком комом; фасад за фасадом – ад адом; а двери, – как трещины: выйдут из трешин уроды. Как страшно! Так старым составом -
– раздавом -
– свисает фасад за фасадом,
над пламенным Тартаром!
Встал он и…
Понял, что – скрылась за дверь, что оттуда раскинула сети, что в центре их жирною паучихой засела (едят пау-чихи своих пауков); задрожал; и – забегал: весь маленький, дряхленький; что, – если выскочит да как нагайкой захлещется?
– Взять – да прихлопнуть ее молотком!
Испугавшися мысли такой, второй раз побежал к ней под двери: повалится вниз головою в глубокую падину.
Двери – молчали.
Да, – невповороть повернулась к нему королевой из драмочки «Смерть Тентажиля»; затащит в свои невы-дирные чащи: душить.