Помнится, мне до звона в ушах, как ты только что выразился, хотелось ударить ее своей остро отточенной сабелькой, которую мне в детстве подарил ее добрый крестный! Мне были неприятны ее белое платье, ее ярко-рыжие волосы, чуть выпуклые голубые глаза, алый рот, пунцовые щечки! Особенно она мне была противна, когда мы, набегавшись, приходили с мороза вдвоем домой и нас усаживали за стол. Причем она шла к столу, схватив меня за ногу и помахивая мной в воздухе, как будто я был бездушной, глупой, тривиальной вещью, а не ее будущим властелином, повелителем, мужчиной, ее гинекологом! Нет, она помахивала мной так, что мой серебряный рот невольно открывался и издавал противные щелкающие звуки. Над этими звуками все потешались до слез, до колик! Мне казалось, что хохочут все! И щипцы, и кастрюли, и супница на столе, и твои, Фриц, глупые оловянные солдаты, кровь и кишки которых так часто забрызгивали нам всю гостиную! А этой маленькой поганке — ей это нравилось! О, как я ее ненавидел!
Усаживаясь за стол, она клала меня рядом со своей тарелкой, и я, лежа на боку, оскалив свои зубы в нелепой страшной ухмылке, наблюдал, как она насыщается. Она находилась так близко от меня, но я ей не мог ничего сделать! Ничего! Я жадно пожирал глазами и этот рот, и эти…
Ты, кажется, увлекся, Щелкунчик, холодно проговорил Фриц.
А еще порой, когда она меня швыряла под свою кровать, пред тем как лечь спать, я мечтал о том, чтобы вынуть из кармашка моего белого халата молоточек и долото, а может, и пилку со скальпелем и насладиться ее стонами и судорогами! Я даже один раз с большим трудом, не без помощи моих маленьких серых друзей пододвинул под ножку кровати ужасного громадного розового зайца, которого ей подарили на день рождения, сверху поставил маленького китайского болванчика, потом куклу, потом влез сам — и вот уже цеплялся за самый край ее одеяла! А был я в те годы ловкач, удалец, силы необычайные тогда кипели во мне! Медленно, но верно полз я по ее покрывалу все вверх и вверх, хватаясь то руками, то зубами, то для пущего сцепления с материалом пронзал его своим верным обоюдоострым скальпелем! И вот уже показалась ее пятка! О, бог мой! Что это за ощущение, Фриц, когда после стольких трудов и усилий наконец ты воочию видишь кусок прелестнейшей розовой плоти, плоти открытой, мягкой, податливой! Но при этом, бог мой, огромной, как весь я! Даже больше, чем весь я! О, это наслаждение, когда с рыданиями, оросив своими серебряными слезами простынь, я становился перед ней на колени, перед этой розовой пяточкой, и закрывал в экстазе глаза! Ты спросишь, откуда возникал мой экстаз? Какова его этиология? Если угодно, я отвечу! Это предощущение единения!
Да, друг мой и любовник, я чувствовал предощущение единения, власти, совести, да-да, общей совести и общей тайны!
И вот теперь, накануне Слияния, появляется этот длинноволосый ублюдок, который к тому же не просто ее студент и трахальщик, но, возможно, что-то гораздо большее! А это мне уже не нравится!
Зубастик, милый, я думаю, что это не большая беда! Послушай своего зайчика! Даже если она с ним, с этим ужасным дворником, и переспит разочек и поиграет в вечную любовь, так это только лучше! Точно тебе говорю! Стресс снимет постоянный, забудется, отдохнет душой! Дело в том, пупсик, что немного романтики никогда никому не помешает! Фриц, все это так, но нельзя забывать, что мы с ней пришли из одной истории и наше будущее — это общее будущее! Ее необходимо очень жестко контролировать, чтобы эта стерва не выкинула какой-нибудь безумный фортель!
Фриц встал с постели, с наслаждением потянулся, да так, что хрустнули суставы. Быстро оделся и прошел в кухню. Почти не слушая того, что дальше, не умолкая, говорил Щелкунчик, он сделал ему и себе апельсиновый сок-фрэш и стал думать, глядя вниз на закатную Москву, медленно, но верно кружащуюся по своим дорогам. Было красиво и спокойно смотреть отсюда на новую Трою. Изумительной насыщенности смог накрыл огромный город своей королевской короной, и в этом сам собой усматривался какой-то тешащий душу смысл.
Я говорю-говорю, я строю-строю планы, а ты меня, оказывается, не слушаешь! Разве так можно?! О, прости! Что великого изрек мой славный пупсик, император и король?! Да отстань, Фриц, серьезно, отстань, мне не до игр сейчас! Ну, скажи, скажи мне, что такого важного ты сейчас говорил?!