Он хотел отправить ее в Таганрог к родичу, последователю дао, своему ученику, чтобы тот подержал ее на цепи. На цепи ей будет лучше, чем на воле, и она, возможно, образумится. Мания убийства такая же болезнь, как любая другая, как воспаление легких. От нее можно излечиться. Еще Губин уговаривал ее пойти на прием к известному психиатру, который брал за визит двести долларов.
– Не пойду к психиатру, – вопила Таня. – Ты дерьмо, Мишка, ты меня боишься. И правильно, что боишься. Я тебя изнасиловала и еще изнасилую. Сто раз изнасилую, а потом выкину на помойку, потому что ты такое же дерьмо, как все они.
Все они – было человечество, с которым Таня много лет до встречи с Губиным сражалась в одиночку. Она почти вышла победителем в неравной схватке, пока не влюбилась. Теперь она содрогалась в припадочном диковинном любовном клинче почти ежечасно. Она ходила за Губиным по пятам и норовила лягнуть коленкой в пах. Он лениво уклонялся и чувствовал, что если не поспит толком хоть одну ночь, то ему действительно хана. Осатаневшая фурия его додавит. По телефону он условился с врачом о встрече, и они направились к нему вдвоем. Но вошел в кабинет один, Таня осталась в прихожей, злобно сверкая глазищами.
Пожилой, утомленный большими гонорарами доктор, похожий на Моисея, бредущего по пустыне, внимательно выслушал откровенный Мишин рассказ и печально склонил голову.
– Собственно, почему бы не устроить вашу подопечную в приличный стационар? Судя по тому, что вы говорите, она опасна не только обществу, но и себе самой.
– В принципе она совершенно здорова, доктор, – сказал Губин. – Просто немного избалованная.
– Тогда зачем вы пришли ко мне?
– Видите ли, доктор, с моей собственной психикой что-то неладно. У меня ответственная работа, я должен быть всегда начеку, а последнее время только и думаю, как бы ее трахнуть. Мы этим занимаемся десять раз в сутки. Я почти надорвался. Пропишите, что ли, какие-нибудь успокаивающие пилюли.
– Где она сейчас?
– Здесь в приемной, где же ей быть еще. Ждет, когда я сломаюсь, чтобы перерезать мне глотку.
Моисей Моисеевич, прихрамывая, осторожно подошел к двери и выглянул наружу. Француженка, вероятно, подстерегала этот момент и с хохотом шарахнула стеклянной пепельницей с другого конца комнаты. Но доктор успел захлопнуть дверь.
В задумчивости вернулся за стол:
– Что ж, молодой человек, как я уже сказал, только в стационар. Амбулаторное лечение бессмысленно.
– А со мной что?
– С вами все в порядке. Можно, конечно, прописать физиотерапию. Она красавица и у нее мощное отрицательное поле, вот вы и влюбились, но это пустяки.
Рано или поздно ситуация разрешится сама собой.
– Поскорее бы, – сказал Губин. Денег доктор с него не взял.
После обеда у него была назначена встреча с Башлыковым на нейтральной территории, в кафе "Ландыш", Таня, разумеется, потянулась за ним и осталась сторожить на улице. По пути, в машине, пока он крутил баранку, попыталась спроворить ему французскую любовь, и под этим свежим впечатлением он вошел в кафе.
Башлыков ждал его в отдельном кабинете и встретил приветливо, хотя отношения у них были натянутые.
Башлыков так и не смог решить, кем ему приходится Губин, врагом или другом, но допускал, что из тех негодяев, которые повязали, держали за горло Москву и страну, Губин был один из самых опасных и непредсказуемых. Со своей стороны Губин определял самонадеянного Башлыкова как крутого мента, у которого на каком-то заковыристом отрезке ментовской судьбы просто-напросто поехала крыша, и теперь во всех своих действиях он руководствуется неким овчарочьим сыскным инстинктом, а не нормальной человеческой мыслью. Однако вынужденные обстоятельствами тянуть, в сущности, один и тот же воз, они искренне уважали друг друга и надеялись, что пасьянс судьбы ляжет так, что им не придется столкнуться лбами.
– Что-то, Миша, ты осунулся немного? – заботливо спросил проницательный Башлыков. – Не заболел, часом?
– Не выспался, но это ничего.
– Давай тогда пожрем хоть как следует. Я заказал бифштексы с картошкой и по солянке. Ты как? Подходит?
– Кофейку бы покрепче.
Оба избегали спиртного, но Башлыков покуривал по настроению. Он и сейчас задымил "Явой" и, видя, что Губин упорно молчит, понимающе улыбнулся:
– Я проверил, Миша, все чисто. Можно разговаривать.
Губин, как и Башлыков, доверял только собственным проверкам, но согласно кивнул. Им предстояло обсудить два чрезвычайно важных вопроса. Первый: о координации действий в случае прямого столкновения с кавказскими группировками. В принципе тут все было ясно: четыре группы, в том числе чеченскую, где верховодил заполошный Осман, брал на себя Губин, остальные, включая смешанную, самую неуправляемую, люберецкую, контролировал Башлыков, но это были, конечно, общие прикидки, писанные вилами на воде. Действовать придется по обстановке, изощренно лавировать, мгновенно перегруппировываться, создавать фантомные союзы то с одним, то с другим главарем, и лучше бы до этого не дошло, потому что успех в такой массированной акции был призрачным и мог обернуться огромными потерями. Тем не менее, как профессионалы, они обязаны были, хотя бы вчерне, рассчитать, предусмотреть нулевой вариант одновременной разборки, при которой на первое место выходили проблемы оперативной связи и обеспечения тылов для летучих отрядов.
Часа два, вперемешку с обедом, бились над графиками, внося согласованные поправки. Понимали друг друга с полуслова и в конце концов пришли к выводу, что сдюжить можно, но риск колоссальный. Если даже удастся обеспечить нормальную работу центрального пульта, то все равно в большой заварухе возникнет множество ситуаций, которые невозможно предвидеть.
– Нет уж, – заметил Башлыков, вздохнув, – лучше бы не доводить до греха.
– Алеша вообще человек миролюбивый, – сказал Губин. – Он против насилия.
– Это всем известно, – ухмыльнулся Башлыков.
Второй вопрос, который следовало уточнить, был деликатного свойства и касался Благовестова. Старик был, в сущности, приговорен, оставалось решить, кто займется ликвидацией. Не далее как вчера начинающий впадать в детство Серго намекнул майору, что не понимает, за что платит ему жалованье, равное двум министерским окладам.
– Но он же инвалид, – заносчиво ответил Башлыков. – У него оторваны руки, ноги и голова. Я все надеялся, пожалеете дедушку.
Серго давно притерпелся к хамоватости своего силовика, но на сей раз пригрозил:
– Напрасно залупаешься, майор. Дело есть дело, за него ты отвечаешь. Голова и у тебя одна.
Башлыков потрогал свою единственную голову за уши и с обидой возразил:
– Как я для тебя стараюсь, хозяин, а в благодарность только одни попреки.
За последние месяцы он душевно потеплел к этому деревенскому пеньку, возомнившему себя крупным гангстером, и в длинном списке врагов отечества тот стоял у него где-то посередине.
– Я мог бы заняться Елизаром, – сказал он Губину. – Мне нетрудно. Но ведь у Креста, как я понимаю, к нему свои претензии.
Губин ответил уклончиво:
– Алеша никогда не путает личное с общественным.
Если у тебя есть план – бери на себя. Тянуть больше нельзя.
– Почему?
Губин скривил губы: вопрос был чисто ментовский.
– Старик почуял опасность, может опередить.
Изобразив какую-то масленую ухмылку, Башлыков поинтересовался:
– Слыхал я, Миша, ты на Елизара много лет батрачил? В любимчиках у него ходил. И ничуть не жалко кровососа-долгожителя?
– Иногда ты человек человеком, Башлыков, – поморщился Губин, – даже приятно с тобой беседовать.
А иногда корчишь следователя Порфирия. С чего бы это?
– Кто такой Порфирий?
Так и расстались взаимно озадаченные.
Таня сидела в машине, по салону густо сквозило "косячком". Встретила его возбужденно:
– Миш, поедем скорее ко мне. Перерыв большой получается. Я вся упрела.
Губин включил двигатель, вырулил на Кировскую.