— Понятно, — перебил водитель, — поскользнулся, упал, закрытый перелом, очнулся — гипс! Не лучше, чем везде. К тому же, вам, как я понял, предупредительными мероприятиями и прочей ерундой некогда заниматься, людям надо помогать, непосредственно.
В это время заработал писклявый звоночек. Парень вынул из кармана трубку сотового телефона:
— Привет, мама! Все нормально, подъезжаю к Москве. Перед сном обязательно позвоню. Целую!
Парень убрал телефон, посмотрел на меня, пояснил:
— Мать из Волгограда позвонила.
Ну, какой он милиционер, подумал я с некоторым умилением. Мамин сын — в хорошем смысле этих слов. Меня тронула жалость. Я счел нужным дать ему шанс:
— А вот если обеспечить вас хорошими автомобилями, рациями, зарплату поднять до человеческих размеров?
— Слушай, — заволновался уже водитель, — я немного иначе спрошу. Вот если бы тебе сейчас — хорошую авиационную часть, заработок, перспективу по службе, уважение, так сказать, окружающих, престиж специальности?.. Бросил бы ты эту… М-м-москву?
Парень ответил веско, чеканя слова:
— В данном случае Москва не причем! Хотя, она, конечно, засасывает.
— Точно, как пылесос сосет в себя всякую… — по-своему поняв, возмущенно подтвердил водитель.
— А по существу заданного мне вопроса, — протокольным слогом перебил парень, — могу показать следующее: ради неба — бросил бы и Москву, и милицию. Хотя, для многих людей именно Москва — небо и милиция — небо. Как для вас, — он кивнул мне, — небом, наверное, является ваш Север. Надеюсь, вы меня поняли. Остановите, пожалуйста, приехал! Мне тут до автобусной остановки недалеко.
Мы подъезжали к Москве.
…Парень вынул бумажник, отсчитал купюры, подал водителю. Тот принял, посчитал, часть вернул с глубоким сочувствующим вздохом:
— Вот так, получается, потерял человек свое небо — и поэтому оказался в Москве!
Парень рассмеялся:
— Ну что вы все — Москва! Обычный город! Да вы, я предполагаю, и москвичей-то настоящих еще не видели? А все Москва да Москва! Всего доброго!
Остаток дороги водитель молчал, а я несколько раз пробовал найти тему для беседы, но у меня ничего не получалось. Однажды я вслух предположил, что многое из того, что парень тут произнес, он говорил не про себя; и что, возможно, он лучше того, чем сам себя представил. А то и вовсе — он, может статься, такой же «коллега», как я «депутат». Посмеялся над нами, и только. Водитель лишь однажды посетовал в сердцах, явно без желания развивать тему:
— Моржей бьете, клыки с красной икрой добываете! Да ничего мы не бьем! Просто ни вы нас не знаете ни черта, ни мы вас!..
В аэропорту «Шереметьево» мы расстались. Тряся на прощанье мою руку, водитель сказал, поводя головой вокруг:
— Обычный город! Так и дочь моя то же самое говорит. Она ведь в Москве училась…
Я попробовал представить его дочь, которая, через пару часов, сойдет с лайнера, чтобы затем двое счастливых человека, жуя сырки и весело переговариваясь…
— Я бы и сам так думал, что обычный, несмотря ни на что, — перебил мои мысли водитель, не дав им дойти до линии заочной симпатии добротного семьянина к сконструированному образу молодой женщины, — если бы у меня граф Вронский сырки не слямзил!
Мы засмеялись. Не переставая смеяться, я сделал несколько шагов прочь, но пораженный каким-то неосознанным открытием, остановился, обернулся, и не в силах совладать с обуявшей меня слабостью, поставил чемодан на асфальт и принялся откровенно хохотать. Хохотал и водитель, схватившись за живот и приседая возле своего автомобиля. Мой теноровый хохоток был как подголосок к его могучему басу, что прибавляло яркости комичной сцене. Смех забирал нас все больше и больше. Мои глаза слезились, но я видел, что на нас смотрели люди. Многие останавливались, пораженные необычным представлением, которое давали два самодеятельных лицедея в суетливой серости столичного аэропорта. Смех побагровевшего лицом водителя перешел в подобие рыдания, после чего он заикал и замахал на меня руками. Наконец, спасаясь от смеха, как от наружного недуга, он почти вполз, показывая подошвы, в салон автомобиля и закрыл дверцу. Всхлипы еще доносились и оттуда, пока он не задраил окно.