Воцарилась тишина, нарушаемая лишь мягким стуком карандаша докладчика по стопке бумаг. Он явно пытался воздействовать на тех, кого еще не полностью убедил в правоте своих слов. В глубине души он больше всего в данный момент хотел оказаться дома, поужинать вместе с семьей, поиграть с младшим сыном Лешей. Хотя в это время мальчик наверняка уже спит… Он почувствовал, как желудочная кислота подошла к самому горлу, но бодро продолжил: — Наш план очень удачен, хотя осуществить его, конечно, будет нелегко. Политические убийства редко удаются, а в «несчастные случаи» сейчас никто не верит. Но весь мир убежден, и убежден твердо, в том, что терроризм существует везде, даже в Москве.
— А все ли присутствующие здесь уверены, что сведения о нашем плане не попадут в руки КГБ или ГРУ? — спросил один из сидящих за столом, тоже сотрудник ГРУ. Его звали Иван Цирков. Это был невысокий человек с маленькими глазами и высоким голосом. Внешне он немного напоминал Ленина, только без бороды.
Рязанов выпучил глаза от безумного желания ответить на заданный вопрос. Но прежде чем он успел что-либо сказать, начальник 8-го отдела Первого главного управления КГБ Игорь Кравченко прочистил горло и негромко произнес:
— В нашей конспиративной системе произошел сбой.
В мертвой тишине комнаты повисло почти осязаемое чувство ужаса. Рязанов внутренне содрогнулся.
— И виновник всего этого — товарищ Морозов, — кагебист пальцем указал на одного из своих единомышленников, члена ЦК Петра Морозова. — Мои люди узнали, что ваш шофер работал на ЦРУ.
— Что?! — в ужасе вскричал тот. Это был простоватый блондин, выходец из крестьянской семьи, о чем он очень любил напоминать окружающим. — Но вы же сами уверяли нас, что все шоферы прошли доскональную проверку!
— Мы, конечно, сделали все, что необходимо в данной ситуации, — резко ответил Кравченко. — Его убрали. Но мне необходимо знать, не обсуждали ли вы при нем чего-нибудь такого…
— Нет-нет-нет. Конечно же, нет. — Морозов протестующе замахал пухлыми руками, которые никогда не выполняли более тяжелой работы, чем перекладывание бумаг из одного ящика стола в другой. — Когда мы с Ефимом Семеновичем разговаривали в машине, — Ефим Семенович, услышав свое имя, поджал губы, — мы всегда поднимали панель. Мы отлично знаем, что доверять нельзя никому, кроме присутствующих в этой комнате.
Полковник Рязанов почувствовал, что кровь прилила к лицу, но сдержал гнев: он знал, что криком многого не достигнешь. Постукивая карандашом по столу, полковник как можно мягче заметил:
— Да, вы убрали этого человека. Но ведь мертвого нельзя допросить!
— Вы, конечно, правы, это большое безобразие, — спокойно ответил Кравченко. — Я согласен, наши люди явно перестарались. Слишком нетерпеливы. Но я же не мог допустить, чтобы его допрашивали на Лубянке. Я считаю, то, что произошло, лучше того, что могло бы произойти, если бы на Лубянке узнали о нашем существовании. Во всяком случае, я удовлетворен тем, что существование «секретариата» осталось в тайне.
— А американцы?! — почти пропищал Цирков. — Если хоть что-нибудь стало им известно, мы в большой опасности!
— Именно наши американские друзья уведомили нас о том, что этот человек работает на них. Они больше, чем кто-либо, заинтересованы в том, чтобы держать в секрете связь с нами, — многозначительно сказал Кравченко.
— Но как мы можем быть уверены, что наши планы уже не стали кому-нибудь известны? — с дальнего конца стола донесся сердитый голос Морозова.
Кравченко был невозмутим.
— Об этом мы позаботились. Думаю, проблем не будет.
— Что, опять «мокрые дела»? — спросил Цирков.
— Только в случае крайней необходимости. Но все будет сделано так, что комар носа не подточит.
— Тогда давайте перейдем непосредственно к обсуждению нашего плана. Итак, что же произойдет 7 ноября? — начал Михаил Тимофеев, энергичный плотный военный. — Наши силы будут приведены в состояние боевой готовности. Но каков же будет предлог для выступления?