Есть ли что-нибудь в Москве лучше, прекраснее, гармоничнее монастырей и храмов ее? Есть ли во всем городе что-нибудь важнее их? Уберите Кремль, Арбат, лукавую вязь метрополитена, уберите даже доброго университетского исполина с Воробьевых гор, – и сердце города все еще бьется, жив город! А пропадет Данилов, да Донской, да Новодевичий, и опустится тьма, и будет туман, и Москва обратится в каменное болото.
В фильме «Духов день» есть такая сцена: шеренга солдат, штыки примкнувших, стоит по грудь в море и не двигается. Стражи не поддаются текучему холоду нашей жизни, не погибают и не наступают, просто выдерживают натиск недоброй серой массы… Так и церкви в Москве: редкой цепью хранителей стоят они, в неспокойное небо вонзив штыки крестов.
Наверное, дают душе отдохнуть и старые приусадебные парки: Кусково, Царицыно, Архангельское, Кузьминки, Останкино, Коломенское, Покровское-Стрешнево. Да еще улочки с добротными старыми домиками: когда-то спорили они – дворянский особняк с графскою короной на фасаде и модернастое обиталище промышленника. Теперь между ними крепкий мир и общее трудное дело выживания в холодной стихии архитектурного убожества, щедро налитого в московский кубок двадцатым веком. Мало их. Мало парков, мало улочек-переулочков с живою московской стариной. Они – суть напоминание о прекрасном прошлом нашем, они пристанище поэтов и мечтателей.
Изящный сумасшедший, век XVIII, бездумно и роскошно промотавший старомосковские копеечки, денежка к денежке собранные столичными казначеями от времен святого Даниила-хозяина и до времен болезненного умницы Федора Алексеевича, парками своими, добрыми старыми усадьбами тянется к нам и шепчет: «Россия! Это было так много! Казалось, никогда не иссякнет!» Но всякое серебро когда-нибудь заканчивается. Монастыри – другое дело, в их бездонных колодцах не прошлое плещется, а вечность. Отмокать от суетливого мегаполисного верчения можно и в парке, но жить… жить надо так, чтобы рука то и дело касалась церковной стены.
С недавнего времени Москва – еще и город литературных обществ, кружков, клубов, семинаров, иных ассоциаций умников, которые снимают кино, пишут стихи и прозу, занимаются философией, публицистикой, политологией, журналистикой. Нынче Москва – город салонов и недосалонов, а порой и «больше-чем-салонов». Город маленьких братств по мысли и духу, способных вырабатывать первоклассный интеллектуальный продукт и, кроме того, создавать почву, из которой потом может вырасти нечто по-настоящему великое. Это еще не Серебряный век, а всего лишь век Биллоновый, но это все-таки повод для добрых надежд, и посмотрим, каким итогом увенчает грядущее нынешние зыбкие предвестья.
Что ж тогда лицо нашей Москвы после того, как та немолодая властная женщина умерла?
…Безымянная мать, лет тридцати – сорока, русоволосая, спокойная, повидавшая всего, волей не обделенная, но и не призванная повелевать, приводит свою дочь к монастырским вратам.
– Смотри! Все, что ты видишь, – твое.
И дочь смотрит внимательно, византийская лазурь в ее глазах отражает прихотливую резьбу башенок, мощные обводы стен, ослепительное созвездье куполов… Томительный колокольный стон льется девочке в уши. Торжественная, чистая мелодия тревожит душу ее.
– Да, мама…
Вот Москва. Вот новая царица, с косичкой и бантиком, пухлощекая, такая же русоволосая и такая же спокойная славянка, как мать. Подрастет чуть-чуть и заберет все, что ей принадлежит по праву рождения.
Москва нынче девочка…
Архей Москвы. Пятнистый зверь в сосновом раю
Волга вытекает из маленького источника и долго течёт по Тверской земле, ничуть не выделяясь шириной среди прочих путей воды. И лишь через тысячи километров от истока она становится великой рекой. Так же было и с Россией. В «верховьях» колоссальной державы стоит небольшой деревянный городок Москва, форпост на окраине Владимиро-Суздальского княжества.
Истоки московской мощи теряются в тёмных дебрях XII–XIII столетий – времени неблагополучного для Руси и немирного.