Он присоединился к ним, к советской команде, и мини-автобус повез их куда-то в глубину аэропорта. Но в самый последний миг, когда автобус уже сворачивал за угол аэровокзала, этот гэбэшник вскинул глаза и глянул на меня таким взором – именно «взором»! – каким смотрят сквозь прицел снайперской винтовки…
Тут с Бродвея ворвалась в окно очередная не то полицейская, не то медицинская сирена. Я посмотрел на телефонную трубку в руке, она уже, наверно, давно пищала этими короткими гудками. Я вспомнил, что советское посольство выдало мне визу на поездку в СССР. Мне – единственному из всей делегации.
Я дал отбой, прокашлялся и потом медленно набрал на телефонном диске бостонский код 617 и номер своего адвоката.
– Attorney Breslaw's office [Офис адвоката Бреслава], – тут же отозвался молодой и звонкий женский голос.
– May I talk to Mr.Breslaw [Господина Бреслава, пожалуйста], – сказал я, все еще видя перед собой глаза того гэбэшника.
– Who is calling, please [Кто спрашивает]? – Vadim Plotkin.
– Just a second [Секундочку], – почти пропела секретарша, и в трубке тут же прозвучал мужской голос:
– Hallo, Mister Plotkin! What can I do for you [Алло, мистер Плоткин. Чем я могу быть вам полезен]?
– I want to draw up a will, – сказал я. – How much would it cost [Я хочу составить завещание. Сколько это будет стоить]?
7
– Если меня убьют в Москве, – сказал я в Бостоне тому самому адвокату, который оформлял наше с Лизой соглашение о разводе, – то скандал толкнет издателей переиздать мои книги. Но я не хочу, чтобы Лиза растранжирила мой гонорар на шмотки и рестораны. Я хочу, чтобы Хана получила эти деньги в день своего совершеннолетия…
Подписав завещание, я вышел на раскаленную улицу и каким-то новым, перископическим зрением увидел свою новую родину.
Раскаленный и душный воздух плыл над Chesthut Hill, два потока машин медленно двигались в этой сауне.
…Ровно десять лет назад в Нью-Йорке, за окнами кабинета кинопродюсера Лео Алтмана стояла точно такая же жара, а в самом кабинете по всем стенам бродили гигантские летающие муравьи – огромные, как крокодилы. Во всяком случае, такими они выглядели на афишах – крылатые муравьи-динозавры, налетевшие на Нью-Йорк. Я никогда не видел этот фильм, но слышал о его кассовом успехе. Правда, судя по желтизне тех афиш, после «Муравьев» независимая кинокомпания «Altman Production Inc.» значительных успехов в кино не имела. Может быть, поэтому мистер Алтман согласился принять советского эмигранта-режиссера, у которого «есть замечательная идея для фильма». А, может быть, мисс Санди Копелевич, моя ведущая в HIAS, была его родственницей. Не знаю. Знаю только, что тогда, летом 1979 года, у меня была небольшая война с этой мисс Копелевич. Потому что еврейская организация HIAS, получая от United Jewish Appeal и от американского конгресса деньги на устройство еврейских беженцев, считает себя не только нашим опекуном, но и душеприказчиком.
– Америке не нужны режиссеры! – раздраженно говорила мне мисс Копелевич, молодая худенькая брюнетка с размашистыми манерами капризной еврейской принцессы. И бросила через стол рекламную страницу «Нью-Йорк таймc». – Смотрите! Здесь нет ни одного объявления про режиссеров! Видите? Америке нужны механики, токари, сантехники, чертежники и банковские кассиры. А вы даже для этой работы не годитесь! Поэтому вам придется начинать на фабрике конвертов, четыре доллара в час. Между прочим, мой дедушка тоже начинал с четырех долларов, когда приехал сюда из Германии. Только ему платили четыре доллара не за час, а за день! Вот адрес этой фабрики, запишите!
– У меня есть идея для замечательного фильма, и я хотел бы встретиться с каким-нибудь продюсером, – сказал я, потея от своей собственной настойчивости.
– Мистер Плоткин! – мисс Копелевич откинулась в кресле, на ее лице была гримаса великомученицы, словно она разговаривает с дебилом. – Только в этом месяце у меня было шесть режиссеров, восемь кинооператоров, четырнадцать артистов, сорок журналистов и тридцать семь художников! Are you crazy? [Вы что – сумасшедшие?] 3ачем вы все сюда едете? Или вы думаете, что мы тут живем без кино, без театров, искусства? Возьмите адрес этой фабрики – это лучшее, что я могу вам предложить! – Я встал со стула.
– Спасибо. «Нью-Йорк таймс» я могу и сам посмотреть в библиотеке.
Она презрительно фыркнула:
– Вы же не умеете читать по-английски!
– Я прочту со словарем…
– Если не возьмете эту работу, я сниму вас с пособия, – сказала она и нервным движением бросила себе в рот зеленую освежающую пилюльку Tip-Top.
– А если возьму?
– Well, одиноких мужчин мы не держим на пособии больше двух недель. Ваш срок кончается через неделю, в следующий понедельник вам придется освободить отель. Где вы будете жить, если не возьмете эту работу? – Я кивнул за окно, которое выходило на Юнион-сквер. – На скамейке. У меня есть спальный мешок. По крайней мере, там не будет тараканов, как в вашем отеле.
Она уставилась на меня углями своих еврейских глаз. Уж если я умею читать в глазах русских, украинцев, азербайджанцев и всех остальных, населяющих СССР, то читать в еврейских глазах мне просто положено по происхождению. В горящих глазах мисс Копелевич было написано крупным шрифтом: «FUCK YOU! Я ВАС ВСЕХ НЕНАВИЖУ И ПРЕЗИРАЮ! ВАШИ ПРЕТЕНЗИИ, СМЕШАННЫЕ С ЗАПАХОМ ПОТА, ВАШИ ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ РУССКИЕ АМБИЦИИ, ДИПЛОМЫ, НАУЧНЫЕ ЗВАНИЯ – ДА ЧТО ОНИ СТОЯТ У НАС В АМЕРИКЕ! ПОЧЕМУ Я, САНДИ КОПЕЛЕВИЧ, ДОЛЖНА ВОЗИТЬСЯ С ВАМИ? FUCK YOU AGAIN! ИДИТЕ И РАБОТАЙТЕ ГРУЗЧИКАМИ, НАЧИНАЙТЕ С НУЛЯ! ИЛИ КАТИТЕСЬ К Е… МАТЕРИ!»
Даже не зная английского, я прочел это без перевода и без словаря. Но ведь и она, наверно, прочла кое-что в моих глазах. И, кажется, я даже знаю что. Потому что хорошо помню, о чем подумал в ту минуту. Я подумал о том, как под ее темной свободной блузкой закипает сейчас от ненависти ее маленькая грудь и что именно такие худенькие и плоскогрудые девки совершенно сатанеют в постели, а еще лучше – на полу, на столе, на подоконнике… Господи, всего несколько месяцев назад в Москве, в Ленинграде, в Новосибирске, в Свердловске и еще в сотне других русских городов я мог иметь таких девок сколько душе угодно! Ведь при одном слове «кино» у них матка начинает дрожать. Но теперь все поменялось местами, и теперь она посылает меня к е… матери. И я сам это сделал себе, сам, ведь никто не выгонял меня из СССР, только запретили мой фильм, но если бы я согласился его переделать, я бы мог и сегодня, сейчас выламывать вот такую Копелевич где-нибудь на «Мосфильме» или на Одесской киностудии, да и разве одну?!!
И вдруг мне стало до того горько за самого себя, что перспектива ночлега на Юниор-сквер меня даже обрадовала. Страдать – так страдать до конца, по русской традиции!…
Я не знаю, что именно мисс Копелевич прочла в моих глазах – яркий сексуальный мираж или перспективу оскандалить HIAS первым еврейским эмигрантом-бродягой. Но она вдруг сказала:
– Выйдите в коридор и подождите. Моя ассистентка позовет вас.
Я вышел, а через пять минут был позван назад.
– Here is a deal [Давайте договоримся], мистер Плоткин, – сухо сказала мисс Копелевич, пряча глаза в какие-то бумаги. – Я отправлю вас на интервью к известному кинопродюсеру. Но при одном условии. Если он не возьмет ваш проект, вы пойдете на первую же работу, которую я вам предложу. Deal [Договорились]?
И вот я сижу в кабинете мистера Алтмана. На стенах расклеены афиши с гигантскими летающими муравьями-крокодилами, за окнами – Бродвей в районе пятидесятых улиц, а на необъятной письменном столе хозяина – завал сценариев, режиссерских разработок и бестселлеров в ярких обложках. А сбоку – два каких-то приза. Не Оскары, но фестивальные призы с золотыми монограммами. Короче говоря, вот твой шанс, Плоткин, хватай судьбу двумя руками!
И я хватал! Потный от возбуждения, я прорывал свою немоту в английском языке неистовой жестикуляцией и почти актерским показом всей фабулы «Еврейской дороги». Впрочем, никакой немоты не было – я говорил! Я – по-английски! – говорил без остановки ровно сорок минут! Из пятидесяти известных мне в то время английских слов я комбинировал речи, диалоги, ремарки и описания персонажей вплоть до цвета босых ног умирающего от лейкемии сварщика, вплоть до красочной, как мне казалось, сцены отправки эмигрантов из Вены в Италию: посреди мирной Европы 1979 года австрийские солдаты с овчарками оцепили наш поезд на случай атаки арабских террористов! И, наконец, я даже перевел ему с итальянского смысл транспарантов, которые несла гигантская демонстрация итальянских медсестер по виа Венето в Риме. «Мы хотим, чтобы нам давали мясо два раза в день, как медсестрам в СССР!». Когда мы, эмигранты, только что приехавшие из нищей России, увидели это море красных знамен с серпами и молотами и эти идиотские транспаранты, мы чуть не бросились бить этих итальянских идиоток в черных рясах…