— В этом доме спиртное вообще не пьют, — остановила меня Жанета.
— О Господи! — подумал я с тоской, но ничего не сказал.
Зильберович толкнул меня коленом. Я его понял и попросил квасу, вкус которого уже слегка подзабыл.
Щи, к моему удивлению, оказались совершенно пресными, и я стал шарить глазами по столу.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросила Жанета.
— Да, — сказал я. — Соли, если можно.
— Мы соль не употребляем, потому что у Сим Симыча диабет и бессолевая диета.
— А, да! — сказал я разочарованно. — Я не подумал. А у меня как раз солевая диета.
— Ну да, — добродушно засмеялась Жанета. — У тебя диета солевая и алкогольная.
— Вот именно, — подтвердил я. — И еще табачная.
— Кстати, — заметила Жанета, — у нас в помещениях не курят.
— Это ничего, — успокоил я ее. — Сейчас тепло, я и на улице могу покурить.
После щей дали перловую кашу с молоком, при котором отсутствие соли ощущалось меньше.
Клеопатра Казимировна подробно меня расспрашивала о жизни в Германии, о жене и детях, как мы живем, что делаем. Я объяснил: сын учится в реальшуле, дочка в гимназии, я работаю, жена помогает мне и ездит за покупками.
— Она научилась водить машину? — спросила Клеопатра Казимировна.
Я сказал, нет, не научилась, ездит на велосипеде.
— На велосипеде? — переспросила Жанета. — Но это же неудобно. Платье может задраться или попасть в колесо.
Я заверил ее, что эта опасность моей жене не грозит, потому что она в джинсах ездит.
— В джинсах? — поразилась Жанета. — Ты разрешаешь ей ходить в джинсах?
— Она у меня разрешения не спрашивает, — сказал я. — Но я не вижу в джинсах ничего дурного.
— Неточка у нас стала такая строгая, — заметила Клеопатра Казимировна не то с гордостью, не то извиняясь.
— Да, строгая, — твердо сказала Жанета. — Женщина должна ходить в том, в чем ей предписано Богом.
На это я заметил, что, по имеющимся у меня сведениям, Бог сотворил женщину в голом виде, а что касается джинсов, то их сейчас носят все, и мужчины, и женщины, и гермафродиты.
Я еще хотел что-то сказать по этому поводу, но Зильберович так наступил мне на ногу, что я чуть не вскрикнул и, меняя тему, деликатно спросил, почему ж это не видно хозяина.
— А он уже поужинал, — сказал Лео.
— Но потом он выйдет или мне лучше к нему зайти?
Жанета переглянулась с матерью, а Лео откровенно засмеялся.
— Сим Симыч, — сказала Жанета, — после ужина делами не занимается.
— Да, — сказал я со сдержаным недовольством, — но я же не по своему делу приехал.
— А он после ужина никакими делами не занимается, — повторила Жанета. — Ни своими, ни чужими.
— Да-да, старик, — подтвердил Зильберович. — Он сейчас тебя принять просто никак не может. Он сейчас словарь Даля заучивает, а потом будет Баха слушать, он перед сном всегда Баха слушает, он без Баха заснуть не может.
Я отодвинул кашу и встал. Я сказал:
— Вы меня, конечно, извините… В первую очередь вы, Клеопатра Казимировна, и ты, Жанета, но я такого обращения просто не понимаю. Я к вам в гости не набивался. У меня нет лишнего времени. Мне предстоит далекое и, может быть, даже очень опасное путешествие. Я к вам приехал только потому, что Лео очень настаивал. Я не спал ночь, я добирался до вас шестнадцать часов с пересадками…
— Ну, старик, старик, ну что ты раскипятился. — Зильберович схватил меня за руку и тянул вниз. — Ну добирался, ну устал. Так сейчас отдохнешь. Пока Нетка тебе постель приготовит, мы с тобой поболтаем… — Он опять подмигнул мне и скосил глаза на мой дипломат… — ляжешь, выспишься, а завтра разберемся.
Откуда-то сверху лилась тихая мелодия. Будучи большим знатоком музыки, я сразу узнал произведение Баха «Хорошо темперированный клавир».
Проклятый Зильберович! Мало было ему привезенной мной «Горбачева», так он еще 0.75 «Бурбона» потом притащил, говоря, что американцы считают «Бурбон» лучшим в мире напитком. Но они-то этот лучший напиток сильно разбавляют содовой, а мы неразбавленный заедали соленым огурцом.
Конечно, разбавлять такой напиток глупо и даже кощунственно, но мешать его с водкой, пожалуй, тоже не стоило.
С трудом разлепив глаза, я огляделся.
Я лежал на деревянном топчане с жестким матрасом. В каком-то странном помещении — то ли тюремная камера, то ли монашеская келья. В одном углу божница, в другом таз и деревенский рукомойник (неужели тот самый, который я видел лет двадцать с лишним тому назад в подвале у Симыча?). Малюсенькое окошко под самым потолком, а сквозь него врываются в помещение всякие премерзкие звуки. Какая-то сволочь стучит в барабан и дудит на визгливой дудке. Ну что за наглость! Ну разве можно в такую рань…