– Как так? – сказал я. – Я же даю деньги на учебу.
– Ненавижу, когда ты так шепчешь, – сказала она. – Ты что, не можешь по-настоящему разозлиться?
Мне не хотелось отвечать.
– Я с тобой даже ни разу не была за границей. Ты-то везде побывал! – Она попробовала нанести удар из-за угла.
Я действительно много где побывал: в Афганистане, Сомали, Чечне.
– Ну а при новом муже? – спросил я.
– Побывала! – ответила она. – На Новый год были в Париже.
А за электричество заплатить нечем. Что тут скажешь?
– С Катей? – спросил я, чтобы как-то поддержать беседу.
– Нет, ей с нами неинтересно. Да ей и поехать-то не в чем.
– Я давал на это деньги, – сказал я.
– Опять ты шепчешь? Как кобра какая-то. Ты из-за своей службы родине семью разрушил, значит, тебе родина за это заплатила, за наше разрушенное счастье. Значит, это наши общие деньги.
Я промолчал. Логика была потрясающей.
– И ты теперь счет ведешь, на что дал, на что не дал? Может, тебе квитанции из магазинов приносить для отчета?
– Чего ты хочешь, Регина? – спросил я. – Ты сказала, дело срочное, а говоришь о деньгах. О них ты и без этого всегда говоришь. Так в чем срочность?
– Твоя дочь, – выпалила она, – требует машину. Мини-Купер.
– Да ты с ума сошла, – улыбнулся я. – У меня нет таких денег.
– Хотя бы подержанную, двух-трехлетнюю…
– Это всё?
– Сказала, из дома уйдет!
– Пусть уходит! – Я встал, рассчитался с официантом и направился к выходу.
Регина побежала за мной.
Ночью мне снился красивый и тревожный сон, который, с небольшими изменениями, снился мне уже несколько лет. Время от времени.
Но вначале я долго не мог уснуть. В глазах мелькали отрывки из событий последних дней в Дагестане. Болело колено, давило и покалывало в правом боку. Я чувствовал себя старым, изношенным. Сколько времени у меня еще осталось? Я не мог вообразить себя стариком. Жизнь чего-то да стоила, пока в ней были опасность, риск и возможность бросаться опасности навстречу.
С годами я понял, что служение стране, вообще, не является для меня основной побудительной причиной. Я действовал, потому что не мог жить без смертельной опасности, как некоторые не могут жить без секса, телевизора или ежедневных походов по магазинам. И если опасности поблизости не было, я делал все, чтобы ее найти.
Но я все же был еще и человеком, не только агрессивным животным, поэтому старался максимально разумно использовать свои разрушительные инстинкты. Я понимал, что наша страна (или родина, не знаю, как правильнее) зашла в тупик. Конечно, я видел и другие страны, и не могу сказать, что мне нравилась дорога, по которой они шагали. Абсолютно все человечество казалось в той или иной мере заблудившимся. Исходя из этого понимания, думал я, есть ли у меня еще время что-то изменить? Остались ли силы сделать бросок навстречу, может быть, самой большой опасности? Опасности для всего мира. Всех людей.
Или я так и состарюсь, как исправный бультерьер, которого лишь изредка спускают с поводка?
Такие мысли разрушали меня, подтачивали здоровье и характер. Я чувствовал всеобщую опасность, она пропитывала почву и небеса. Но я не понимал, где ее источник. Где враг? Куда бросаться?
Было много людей, которые боролись с «системой». Одни с коррупционной системой, другие с капиталистической, третьи с коммунистической, четвертые, вообще, с государством как таковым. Среди этих людей были отважные, самоотверженные бойцы. И все же мне казалось порой, что даже эти герои боятся смотреть в корень, в суть проблемы.
Постепенно я пришел к убеждению, что системы не имеют значения.
Значение имела глобальная Регина, вертлявая бабенка, зажавшая Землю в своем жадном кулачке.
…Эти мысли делали меня еще более одиноким.
Я встал, налил в чайную чашку водки и выпил.
И ночью мне приснился сон.
Бобслейная площадка с узкими ледяными дорожками. Я держусь за край темно-красных ультрасовременных саней, в которых сидит какой-то саночник. Он в шлеме, я не вижу его лица, но мне кажется, что это человек, которого мы все должны не то чтобы охранять, а оберегать, сдувать пылинки, но вместо этого мы (а с другой стороны держит сани майор Бур, мой сослуживец) начинаем разгонять сани, они несутся все быстрее вниз, мы уже не успеваем бежать рядом, нужно отпустить, но я знаю, что если мы отпустим, то произойдет крушение, катастрофа, и в то же время я знаю, что ведь это именно мы с Буром разогнали сани вниз, старались изо всех сил, чтобы пустить их по наклонной плоскости как можно быстрее. А значит, мы и будем виноваты в катастрофе. И так хочется увидеть лицо саночника, но он не поворачивается, и улетает с ледяным визгом в узкую, падающую круто вниз, сияющую канаву. Я просыпаюсь, вытираю пот, потом засыпаю – и все начинается сначала: зная, что сани будет не остановить, я все-таки бегу и толкаю их вниз, а затем отпускаю, останавливаюсь, поднимаю пустые руки, а человек в санях улетает, чтобы разбиться.