Ежов передает «щит и меч», выдвинувшемуся из-за его спины, начальнику техотдела, а сам тянет руки к Оле – благодарить. «Технарь» крутит в руках герб, осматривая его со всех сторон.
«В губы целуется, гад»… Оля стоически выносит испытание, даже вполне естественно краснеет от смущения.
– Куда повесить, товарищ Ежов? – «Последняя проверка прошла успешно».
– Сюда! – Палец наркома указывает на картину. – Сыми эту ху… (Ежов осекается)… художество.
Кто-то снимает со стены («Филонов. Нарвские ворота») и ставит на пол сине-чёрно-белую картину, а на освободившийся гвоздь сам Ежов, встав на цыпочки, водружает герб своей организации.
А сейчас, – Оля грамотно переключает внимание аудитории. – ребята исполнят песню чекистов. Слова народные, музыка – тоже народная.
«Как же народные – музыка из ненаписанных ещё „трёх танкистов“, слова – стихотворение из „Правды“».
Вокруг пионеров сразу же образуется небольшое пространство, Оля даёт отмашку и наши юные «рабочий и колхозница» вступают неожиданно чистыми и сильными голосами:
Ребята на секунду затихают, а Оля, неуловимым движением сместившись от Ежова, декламирует загробным голосом в абсолютной тишине:
«Ба, да тут целая музыкально-драматическая композиция. Оля – молодец! Хотя что делать, припев на музыку не ложится от слова совсем».
Снова в гостиной звучат красивые детские голоса:
Слова последнего куплета окончательно растапливают холодные сердца соратников «железного наркома», их глаза тают, носы смущённо шмыгают.
– Неси конфет… – Звучит команда расстроганного Ежова.
– Огонь – девка, – толкает меня в бок Косарев, секретарь Цекамола, проводя рукой по непокорным жёстким волосам. – заберу её к себе в ЦК инструктором.
«Блин, с её-то анкетой… как только это обнаружится – мы пропали. Как же это мы так»?
– Саш, ты не спеши… – делаю многозначительное лицо. – она – наша номенкулатура, у Николая Ивановича на неё свои планы.
– Понял, – подмигивает он. – снимается предложение.
«Фу-ух, давай, Оля, сматывай удочки поскорее отсюда, пока у кого-нибудь другого не возникла та же идея – взять к себе. Вон ещё один штатский, товарищ Маленков, не сводит с неё глаз. Перестарались мы с ней, похоже».
Как будто услышав меня, Оля поворотом головы даёт команду горнисту и барабанщику.
Под барабанную дробь ребята, торопливо рассовав по карманам принесённые конфеты, бросаются занять своё место в строю и счастливые, под аплодисменты собравшихся, покидают зал.
Банкет возвращается в привычное русло: выпили за именинника, после небольшого перерыва – за товарища Сталина и началось неспешное вручение настоящих «пацанских» подарков: ножи, сабли, пистолеты, ружья. Это сопровождалось произнесением тостов и выпиванием (тостующий пил до дна), а в общем, всё как на тамильской свадьбе: вначале торжества встаёшь в очередь для поздравлений, а к концу – она подходит. Обстановка становится всё более непринуждённой и, улучив момент, выхожу на балкон.
Место для микрофона оказалось идеальным: в прямой видимости из дома Молотова (дважды меня по ночам привозили туда на автомобиле председателя СНК, так что была возможность рассмотреть гостиную Ежова в подробностях). Всё сложилось хорошо, но шанс неисправности оставался: вдруг – что-то с мембраной или какая-нибудь железяка притаилась рядом в стене.
«Не-ет, можно выдохнуть… в крайнем слева окне на втором этаже задёрнута штора».
А это значит, что косноязычные словословия Генриха Люшкова, комиссара 3-го ранга с таким же как у Ежова новым сверкающим орденом Ленина на груди, слушают (а может записывают на плёнку) сейчас люди Кирова, обосновавшиеся в одной из комнат дачи Молотова. Была у меня идея, после того как выяснилось, что микрофон одновременно выдаёт и амплитудную и частотную модуляцию несущей, запустить этот ЧМ сигнал по радиоканалу прямо в Кремль, но из-за недостатка времени на реализацию пришлось пока от этого отказаться.
«Или хотя бы попробовать передавать сигнал в Горки: самый маломощный передатчик, на УКВ, ЧМ, никто ни в жисть не перехватит. Ладно, сами разберутся: считаю свою миссию здесь выполненной».