– Там в тумбочке бутылочка! – Кричит она заглянувшему на шум охраннику. – Накапай десять капель в мензурку. А-а-а! (Видит его неуклюжие попытки помочь). Держи ей руки! (Вливает белую жидкость в рот хозяйке). Вот так, всё… иди-иди… теперь сами справимся.
Из глаз Хаютиной потекли крупные слёзы, но прежде чем её мысли спутались, она успела проследить взглядом путь почти полной бутылки с иностранной этикеткой обратно в тумбочку.
Московская область, Видное.
Сухановская тюрьма НКВД.
20 июня 1937 года. То же время
– Смена планов… – Фриновский кладёт на рычаг телефонную трубку и тяжело опускается на стул в кресло начальника колонии, который предоставил свой кабинет высокому начальству из главного управления госбезопасности. – срочно готовь записку по Чаганову для наркома. Он будет докладывать на пленуме.
– В каком ключе? – Пытается понять задачу Люшков. – Он ни в чём не сознаётся… Думаю, что без физического воздействия мы ничего не добьёмся. Нужна санкция.
– Санкция… – раздражается начальник. – Как бы нас козлами отпущения не сделали. Чёрт его знает кто там на пленуме верх возьмёт.
– Что такое? – Навострил уши подчинённый.
– Такое… – ворчит Фриновский. – похоже большая драчка у них намечается, а у нас будут чубы трещать. Давай поступим так, пусть твой лейтенант состряпает бумагу: перепишет там чего в МУРе накропали, ты же, ступай к начальнику колонии и прикажи, чтоб перевёл сюда несколько уголовников и поместил их в одну камеру с Чагановым. Сам не марайся, пускай они дадут ему ума, если будет упираться.
– Он не сможет своей властью, – качает головой Люшков. – надо через главное управление лагерей решать.
– Нет нельзя, – трёт красные глаза начальник. – тут надо неофициально. Ты Плинера (замначальника ГУЛАГ) знаешь?
– Знаю, конечно.
– Вот и попроси его… пусть переведёт с десяток особоопасных с целью изоляции от… в общем сам знаешь, не мне тебя учить. Главное чтобы, в случае чего, на тебя никто пальцем не показал.
– Как быть с арестом Чаганова? – Спрашивает подчинённый безразличным тоном. – Если завтра утром не предъявим обвинение, то по закону надо будет его выпускать…
– Нет, отпускать его нельзя. Придумай чего-нибудь… ты в этих делах – мастак. Люшков в задумчивости начинает грызть ноггти, показывая редкие жёлтые зубы, Фриновский с надеждой смотрит на него.
– Есть одна мысль… – Отрывается он от своего занятия. – Вы помните, Михаил Петрович, у убитой хахаль был из артистов – Жжёнов, которого взяли на связи с американским атташе?
– Припоминаю что-то… – Неуверенно отвечает тот.
– Скользкий тип, – воодушевляется Люшков. – но если ему предложить скостить срок, то наверняка согласится подтвердить, что Чаганов поддерживал связь с американцем через него и убитую.
– Та-ак, это хорошо, – Подаётся вперёд Фриновский, потирая руки. – только как это нам поможет?
– Всё просто, – с трудом скрывает удивление тупостью начальства подчинённый. – сейчас имеем два преступления: первое – уголвное, а второе – политическое. По первому, в соответствиии с уголовно-процессуальным кодексом РСФСР, если в течениии 24 часов не предъявлено обвинение, то задержанный Чаганов должен быть освобождён, то по второму – арест определяется установленными правилами. Обычно это 48 часов, но повторяю – это не закон, затяжку сроков можно объяснить сложностями при сборе доказательств.
– Делай так, да побыстрее! Нарком ждёт эту бумагу в Кремле на пленуме.
«В камеру отвели. Решили не форсировать событий»?
Зябко передёргиваю плечами, несмотря на летнюю жару в узкой монашеской келье прохладно. Сажусь на низенький, грубо сбитый из неоструганых досок, топчан, стараясь не касаться кирпичной стены с облупившейся штукатуркой.
«Или замышляют что-то»?
Судя по тому, как быстро появился здесь в тюрьме Киров, но при этом ему меня только показали, не позволив нам поговорить, пока руководство НКВД не встало твёрдо на чью-либо сторону в конфликте между основными силами ЦК. Не вашим – не нашим. Если бы Ежов присоединился к оппозиции, то со мной бы уже не церемонились, силой выбивая нужные показания. А если – к «сталинцам», то могли бы и меру пресечения заменить на домашний арест.
«Ждёт кто выйдет победителем на пленуме? Тогда мне сейчас ничего не грозит. А потом? Плохо то, что никак повлиять на развитие ситуации я не могу. Виноват ли я в что оказался в таком положении? Конечно, нет. Уже просто своим ярким появлением в этом мире я привлёк пристальное внимание различных групп, борющихся за власть: у нас в стране и за границей. Попал в команду власть имущих, вызвав ненависть их оппонентов. Рано или поздно они бы нанесли свой удар, тут от меня ничего не зависело. Со своей строны я сделал многое чтобы внутри команды подняться наверх, предолел немало барьеров, заработал авторитет. Пожалуй сделал всё что мог и сейчас мне остаётся сидеть ровно и ждать когда большие дяди решат твою судьбу… Ждать, да! Но сидеть-то я не обязан»! Решительно через голову стягиваю гимнастёрку и начинаю делать комплекс упражнений, специально разработанный для меня Олей, которым я обычно начинаю свой день: плавные наклоны и повороты, упражнения на растяжку сменяются резкими ударами кулаком и открытой ладонью и ногой. Привлечённый моими громким выдохами, надзиратель осторожно отодвигает шторку тюремного «волчка».