План 2-го этажа
Комсомольский же проспект прошел по бывшим Большим и Малым Кочкам непосредственно в светлое будущее. Все вокруг предназначалось ему, будущему: и сам этот новый проспект, и Дворец пионеров [7] (построен), и Дворец молодёжи [74] (построят позже), и Дворец Советов в новой, хрущёвской версии (не построят). И, конечно, этот пафос жизнестроительства не мог не вспоминать о первой своей итерации. Поэтому здание училища отсылает не столько к Корбюзье, сколько к родному конструктивизму: ленточное остекление, колонны-ножки, отдельно стоящий объем (театр на 500 мест), соединенный переходом с основным. Но главное – совместное не только проживание, но и времяпровождение, точнее – единение общим делом. Половина учащихся живут здесь интернатом, что повелось еще с тех пор, когда училище располагалось на углу Неглинки и Пушечной.
Систему школы-интерната, бывшую в СССР особенно казарменной, нужно еще помножить на тот изнурительный с детских лет труд, каковым является обучение балету. А также на жесткие нравы, царящие в балетных сообществах. И тогда здание не будет казаться «излишне строгим» для детского учреждения, как показалось историку Андрею Иконникову. Правда, автор училища сам чувствовал, что переборщил с аскетизмом, оправдываясь так: «Время наложило определенный отпечаток на архитектуру здания <…>, в ней отразилось влияние и конструктивизма, и производственного изготовления крупных сборных элементов <…>, но [оно] обладает достаточно богатой объемно-пространственной пластикой».
Общий вид. 1960-е годы
Оно действительно очень красиво – и это первое из сооружений «оттепели», о котором это слово можно сказать с чистой совестью. Не «стекляшка», не «коробка», а пространственная структура с точно найденными пропорциями. При этом все внешние необычности соответствуют внутренней специфике: эффектные высокие окна – танцевальным классам, не менее эффектные щели – раздевалкам. Над окнами – стационарные жалюзи, они не только регулируют свет, но и разнообразят строгие фасады, которые сложены из тех же керамзитобетонных панелей, что и гостиница «Юность» [4]. Но та все-таки слишком простодушна и однообразна, а здесь и фасады разные, и ленты окон разные, что опять же отвечает продуманному разведению репетиционных классов по разным этажам с обычными.
Внутренний двор
Танцклассы имеют и дополнительную подсветку, которая вмонтирована в оконные переплеты. Вообще света в здании так много, что кажется, оно из него построено: на это работает и «вынутый» первый этаж, и ленточное остекление, и просторный двор, который видишь входя – через стеклянные стены вестибюля, и зеркала во всю стену в классах. Правда, конфликты с директором имели место уже и в этом вопросе: зодчие спроектировали устройство для раздвижных занавесей по низу фрамуг, но это «не соответствовало вкусам заказчика, и занавеси были навешены, как в старое доброе время, над проемами. В результате, чтобы открыть фрамуги, занавеси нужно раздвинуть. А поскольку фрамуги открывают, когда жарко, то именно в это время занавеси, долженствующие защищать помещения от солнца, оказываются раздвинутыми»…
Танцевальный класс
Вестибюль
Архитекторы, идеалисты-романтики, пытались распахнуть здание навстречу всему новому и прогрессивному, что, казалось бы, так естественно для любого училища. Но балет и сам по себе всегда был кастовым явлением, а уж советский, преисполненный того самого пафоса государственной важности, превратился просто в цитадель. Он сам себя изживал, не допуская проникновения ни чужого, ни нового; а особенно – современного танца. Кто же не хотел такой тирании, крылышкуя скорописью ляжек, перелетал за черту: Барышников, Годунов, Нуреев. А парящее здание, в замысле поднятое на ножки по всем фасадам, «опустилось» на землю. Двор его полностью замкнулся, а общая композиция получила «законченный характер, не допускающий дополнений без угрозы ее дезорганизации. Поэтому, хотя на участке много свободного места, достройки, если они потребуются, невозможны с точки зрения архитектурно-эстетической. Каре внутреннего дворика, несмотря на упомянутый просвет с одной стороны, классически замкнуто». Эти слова критика Аркадия Гольдштейна написаны (еще в 1973 году) как будто не только про здание, но и про советский балет вообще.