Гордей поднял руки, как бы прося пощады.
— Все, все, все, — воскликнул он. — Ты убедил меня, отец, чтобы я к нему даже не приближался.
— Хорошо, — улыбнулся Дарий Глебович, успокаиваясь.
От ярких и поражающих впечатлений у Гордея разбегались глаза. Он не успевал их все отследить и обсудить. А ведь их еще требовалось записать! Иначе не было смысла даже в оглядке замечать что-либо, так как без записей запомнить ничего не удалось бы. Гордей неукоснительно вел свой дневник.
Откровение о слове
Гордею давно уже был ведом обман, что всё сейчас режущее глаза, тревожащее душу, интересующее ум и щекочущее воображение непременно будет помниться и день, и два, и дольше. Иллюзии восприятия, досадные особенности мозга таковы, что все перемены в днях и ночах, происходящие, по меркам человеческой жизни, тихо и медленно, не поражая ничем особенным, кроме факта узнавания нового, тут же забываются, буквально на следующий день. Будь ты хоть сколько угодно приметливым, но, если не запишешь увиденное, если не свяжешь его с другой информацией, не проведешь от него ниточку из старого дня в новый и из одного события в следующее — ничего запомнить не удастся.
Когда мама полушепотом, словно поверяя некую великую тайну, сказала ему об этом еще пять лет назад, в его девятилетнем возрасте, он рассмеялся и ей не поверил. Как это он завтра не будет помнить этого, допустим, их разговора, что сейчас происходит? Да не может такого быть! Елизавета Кирилловна только улыбнулась и промолчала. А когда через день-два напомнила ему этот разговор, он растерялся — потому что уже не помнил его деталей. Елизавета Кирилловна для закрепления эффекта еще пару раз продемонстрировала сыну, как легко забываются рядовые события будней и таким образом убедила в необходимости вести дневник.
— Жизнь легко пропустить, просто не заметить, как она пройдет, — бывало говорила Елизавета Кирилловна, — именно в силу того, что она состоит из неприметных мелочей. Но ведь пропустить жизнь — это обидно! Уж лучше, действительно, ежедневно потратить полчаса или час на производство записей.
Как говорится, зерно упало в плодородную почву, потому что Гордей любил писать, просто писать — ему нравилось выводить буквы, связывать их в слова, из слов собирать фразы. Пусть сначала они не несли глубокого смысла, пусть были только любовью к сотворению графики текстов, но со временем, когда будет освоена форма письма, оно потребует и смысла.
Так думала Елизавета Кирилловна, и не ошиблась.
Когда она заболела, опечалив родных, то отец и сын не отходили от нее, словно пытались своим присутствием, дыханием и упорством придать ей сил для победы над болезнью. Все понимали, что она умирает, и она в том числе. И все пытались насмотреться друг на друга впрок. Но насколько бы им этого хватило?
— Сынок, — в один из дней сказала Гордею мать, — что же ты сидишь тут?
— А что? — встрепенулся Гордей.
— А кто будет писать хронику моего выздоровления? — она специально сказала о выздоровлении, чтобы не произносить противных фатальных фраз, и без того разъедающих ее мозг, ведь она так и не смогла докопаться до причин, почему это случилось именно с ней и как это произошло, когда началось.
— Да, мама, — кивнул мальчик, сосредоточенно нахмурившись. — Ты права.
И он пошел в свою комнату. Дверь, через которую лежащая на диване, под окнами, мать и он, сидящий за письменным столом, видели друг друга, оставил открытой. Вот так и прошло время их последнего свидания на земле. Издали они иногда перебрасывались фразами, но редко — умирающая не только слабела, но и проявляла нелюбовь к суете, к пустословию. Приблизительно она знала, о чем пишет сын, наблюдая его согнутую над столом фигуру.
Вот тогда-то записки Гордея и начали по-настоящему наполняться конкретностью и глубинным смыслом. Он не только описывал мать, ее состояние, переживания отца, приходы докторов и другие события в доме, но писал о своих переживаниях и мыслях. Он извлекал из памяти прошлое, вплетал его в эти дни, пытался что-то проследить и сделать выводы. Только о будущем писать не смел — знал, что мамы там не будет, а значит, то время торопить и призывать нельзя. Фиксируя минуту за минутой, не пропуская мелочей, которые через месяц или год будут иметь громадное значение, он просто связывал три их судьбы в один печальный монолог.