Вспоминаются слова, сказанные Тургеневым на тогдашней Страстной площади при открытии памятника: "Сияй же… благородный медный лик, воздвигнутый в самом сердце древней столицы, и гласи грядущим поколениям о нашем праве называться великим народом…"
Где-то высоко над памятником висит аэростат воздушного заграждения, но все равно за Пушкина боязно.
Откуда эта непроходящая тревога? Памятник почему-то не обложили мешками с песком, не соорудили над ним бревенчатую пирамиду.
В другом конце бульвара, у Никитских ворот, как ни в чем не бывало снова занял место на гранитном пьедестале Тимирязев в мантии доктора Кембриджского университета. В тот день любимого народом "депутата Балтики" можно было уподобить раненому, который не ушел с поля боя… Зенитное орудие обосновалось у самого памятника. Будто великий русский естествоиспытатель тоже вступил в народное ополчение и стал одним из номеров зенитного расчета.
Еще летом тяжелая бомба ударила в здание "Известий", совсем близко от памятника Пушкину.
Может, тревога за благополучие Александра Сергеевича вызвана тем, что, минуя памятник, проезжий вспомнил грохочущее утро 6 сентября, когда наши полки входили в Ельню? Портрет Пушкина в местной школе фашисты расстреляли, книги Пушкина и ноты Глинки варварски втоптали в грязь.
Все на Западном фронте были встревожены бомбардировками Москвы. Каждый в душе опасался за сохранность и благополучие дорогих с детства памятников истории, архитектуры, культуры, а прежде всего за нашу святыню — Кремль.
Ну а москвич, естественно, страшился еще и за свою родную крышу. Каково ему на фронте ежевечерне, еженощно всматриваться в слепое черное небо, прислушиваться к гулу "юнкерсов" и "хейнкелей", несущих смертоносный взрывчатый град, чтобы обрушить его на спавшую или бессонную столицу! Натужное завывание сотен моторов, приглушенное высотой и толщей плотных облаков, заставляло сжиматься сердце.
И как радостно было транзитному москвичу, пассажиру полуторки, убедиться, что город если и не цел-целехонек, но нанести ему сколько-нибудь серьезного урона налетчики не смогли; листовки фашистские, сброшенные на позиции, лгут, что "город превращен в развалины…"
Из конца в конец проехали улицу Горького. По левой стороне мостовой шли дорожные работы.
За Белорусским вокзалом на Ленинградском шоссе дорожная заминка, регулировщик запрещающе взмахивает флажком. Пятитонка держит путь, по-видимому, к Центральному аэродрому. Пешеходы и водители встречных машин проявляют к пятитонке повышенный интерес. Вслед несутся озорные напутствия, веселые возгласы.
На грузовике везут останки двухмоторного пикирующего бомбардировщика "Юнкерс-87". Чернокрылый хищник намеревался долететь до Москвы, но был сбит. Летчики приземлились последний раз в жизни и вырыли себе могилу, а "Юнкерс-87", бескрылый, продолжает "полет" на пятитонке.
На стадионе Юных пионеров ополченцы учились стрелять, стоя на лыжах, ползать по-пластунски по снегу, обучались штыковому бою, пронзая, сокрушая чучела.
На стадионе "Динамо" завтрашние истребители танков упражнялись в метании гранат и бутылок с зажигательной смесью. Слышал еще раньше, что метанию гранат на "Динамо" призывников обучают чемпионы страны по метанию диска, копья пли по толканию ядра и мастера-городошники. Сегодня на трибунах не бушуют страсти болельщиков, не слышно ни горячих криков одобрения, ни осуждающего свиста. За военными занятиями наблюдали на трибунах преимущественно женщины — и матери, и сестры, и невесты призывников, взволнованные предстоящей разлукой…
Вот и развилка, где сворачивает на север Ленинградское и берет начало Волоколамское шоссе (очень хороший ориентир).
Здесь построены маскировки ради фанерные бараки, а на щитах вдоль шоссе намалеваны фальшивые ели и декоративные кусты. Края тротуаров выбелены — водителям легче ориентироваться в полутьме.
Городской пейзаж, насколько он просматривался с транзитной полуторки, мало чем отличался на окраине от центра города. Но фонограмма, или, если так можно выразиться, партитура города, совсем иная.
Возле стадиона "Динамо" артиллеристы, едущие на новую позицию, приподнялись в кузове с соломы, подняли головы и прислушались. После развилки двух шоссе стало ясно, что канонада доносится со стороны Химок. Вскоре сплошной гул расчленился на отдельные выстрелы, залпы.
Остались позади Нижние Лихоборы, еще севернее и дальше от города — Верхние Лихоборы. Здесь у старой церкви, напротив дома № 20, вели огонь дальнобойные 152-мм орудия. Пушка № 4805 стояла на берегу худосочной речушки Лихоборка, притока Яузы. Не только уральцы-артиллеристы, но даже пассажир полуторки, коренной москвич, не слышали о существовании такой речушки.
Батарея старшего лейтенанта Лагушкина стояла северо-восточнее Тимирязевской академии и вела огонь по скоплению противника в направлении Красной Поляны и по другим целям.
Земля промерзла, отчего ощутимее мимолетные землетрясения после залпов. А так как вели огонь всем дивизионом, сразу из шести пушек, — лопались стекла в ближних домах, вылетали из проемов оконные переплеты, срывались с петель двери. Кирпичные трубы разваливались на глазах — кирпичи осыпались и съезжали по скатам с заснеженных крыш.
Те, кто расположились на постой в близлежащих домах, чувствовали себя виноватыми. Замковый Алексей Душин, тракторист Петр Котляров и другие помогали в свободные минуты домохозяевам — затыкали разбитые окна подушками, одеялами, матрацами, охапками сена, наспех забивали проемы фанерой, досками. Как не помочь в беде людям, с кем постояльцы успели завести дружбу. Жильцы Синицыны из дома № 20 и их соседи, когда номера расчета не могли отлучиться с огневой позиции, приносили туда "крупнокалиберный" чайник с чаем или кастрюлю с пшенной кашей.
В те минуты остро ощущалось, что Москва стала в полном смысле слова прифронтовым городом — на речке Лихоборка слышалась артиллерийская команда:
— Батареей по противнику — огонь!
Спустя годы подсчитали, что на строительстве оборонительных сооружений, опоясавших Москву в октябре — декабре 1941 года, в любую погоду, до кровавых мозолей, до изнеможения, самоотверженно трудились 600 тысяч москвичей, две трети — женщины.
На ближних и дальних подступах к городу возникли противотанковые препятствия общей протяженностью 802 километра, проволочные заграждения длиной в 611 километров. Лесные завалы тянулись на 1528 километров, на линиях обороны в Подмосковье оборудовали 7581 огневую точку.
Оборонительный пояс не ограничивался окрестностями и пригородами. И окраины столицы, и улицы, и площади в центре города готовились преградить путь завоевателям. На улицах соорудили 30 километров надолб, 46 километров проволочных заграждений, 496 огневых точек в домах (преимущественно в угловых домах, на перекрестках), установили 24 тысячи металлических "ежей".
А если все баррикады, перегородившие улицы, вытянуть в одну линию, эта с трудом воображаемая баррикада протянулась бы на 10 километров.
Дорога с фронта в город минует несколько укрепленных районов. Но разве вся Москва с ее окрестностями и дальними подступами не является сегодня сплошным укрепленным районом? Не только бетоном, железом, бревнами, землей крепятся подступы к Москве. Они скреплены сплоченностью защитников Москвы, их самоотверженностью и решимостью биться до последней капли крови.
Глухими тропами
В октябре — ноябре 1941 года фашисты оккупировали 17 районов Московской области полностью и 10 — частично.
"В области было создано 100 баз, — вспоминал С. Я. Яковлев, секретарь МК ВКП(б), который руководил партизанским движением, — пригодных для жилья в зимних условиях, хранения продуктов и боеприпасов. Особенно предусмотрительно были подготовлены базы в Волоколамском, Осташевском и Лотошинском районах. По окончании строительства землянок на каждую базу завезли продовольствие, боеприпасы, одежду, обувь, медикаменты и другое снаряжение, необходимое в боевых условиях…