— У Михаила Афанасьевича чудесная жена.
— Ах, не говорите, не надо! Меня не проведешь. По его очеркам и фельетонам совершенно ясно: у автора совершенно нет личной жизни.
Слезкин представил Белозерскую Булгакову.
Она увидела человека лет 80–32 с гладко зачесанными светлыми волосами и голубыми глазами. Черты его лица — неправильные, с глубоко вырезанными ноздрями, показались ей привлекательными: «лицо больших возможностей». Глухая черная толстовка без пояса выглядела, по мнению Белозерской, слегка комичной, как и лакированные ботинки с ярко-желтым верхом, которые она тут же, мило смеясь, окрестила «цыплячьими».
— Анкеты к чертям. Это мое любопытство. Хотя, кажется, я мог бы составить вашу характеристику сам. Присядем? — Они устроились на банкетках, стоящих вдоль стен.
— И какую же? — Любочка закурила.
— Умна, насмешлива, наблюдательна, образованна… — Он помедлил, косо глядя на улыбчивый профиль. — Соблазнительна и очаровательна.
— Добавлю несущественные детали. — Протокольным голосом Любовь продолжила: — Родилась в интеллигентной семье. Отец окончил Московский университет, знал четырнадцать языков, занимался дипломатической деятельностью. Мама училась в Москве в институте благородных девиц. Получила хорошее музыкальное образование. Я — младшая в семье. Женщина бальзаковского возраста — скоро 27 стукнет. Правда, успела многое. Закончила знаменитую Демидовскую гимназию с серебряной медалью. Во время войны пошла в сестры милосердия, ухаживала за ранеными. Вращалась в художественных кругах, вышла замуж за известного журналиста Илью Макаровича Василевского. Тут похвастаться, увы, нечем! Я не терплю семейной тирании, но муж оказался страшно ревнив. Хотя сам позволял себе весьма многое. Ну… бежали от красных, попали в Константинополь, затем Париж, Берлин. Там я пробовала выступать на сцене, мой портрет в костюме из страусиных перьев выставлен на витрине известной парижской фотомастерской. Конечно же занималась литературой — французский и английский я знаю очень прилично. — Любовь вздохнула и замолкла, как бы размышляя, стоит ли идти на откровенность.
— И что же не сложилось?
— В семье или в эмиграции? Ах, и то и другое оказалось вовсе не тем, что ожидаешь. Европа нас не баловала. А муж в Германии почти откровенно завел новую любовницу. Я поставила вопрос о разводе. Теперь вот вернулась, и все надо строить заново.
— У вас такие знаменитые знакомые. Вы сможете устроить жизнь, достойную вас. — Михаил смотрел на носки своих ботинок, казавшихся теперь ему невыносимо безвкусными.
Люба в раздумье поиграла длинными бусами.
— Ну, это, полагаю, иллюзии. Вот сижу, смеюсь и думаю: а ночевать-то мне негде.
— Ко мне пойдемте! Я на раскладушку лягу. И Таска возражать не станет.
Люба не отказалась, лишь заметила:
— Не хотелось бы стеснять. Да куда деваться.
…Подвязав застиранный халатик, Тася, с босыми ногами, стояла в центре комнаты и круглыми глазами смотрела на явившуюся с мужем нарядную даму.
— Тася, это Любовь Евгеньевна Белозерская. Только что из Парижа. У нее такое положение, хоть травись. Ей лучше переночевать у нас.
— Лучше??! — Тася отступила, белея от гнева. — Кому это лучше? Мне?! Мне никаких твоих женщин из Парижа тут не надо! — Она задрожала. Дрожали плечи, губы, протянутая вперед рука с указательным пальцем. — Особенно таких. И знать не хочу! — Рухнула на диван, отвернулась и накрылась с головой. Слышала, как хлопнула входная дверь — ушли.
Белозерская поселилась в квартире у знакомых, где временно пустовала комната. Оказалось, совсем недалеко от Большой Садовой. Начались регулярные встречи с Булгаковым, то у знакомых, то на Патриарших прудах.
Булгакову нравилось гулять с Любой. На ее темноволосой головке чуть набок сидела нездешнего изящества фетровая шляпка, и ноги в ботиках с каблучками были, ох, как хороши! Балетная осанка, всегда готовый пролиться журчащий смех. Прохожие оглядывались и провожали ее взглядом — парижская штучка! Михаил чинно вел даму под руку. Смахнул снег, расстелил на скамейке под обметанными инеем липами полу своей роскошной дохи.
— Извольте-с! Садитесь и рассказывайте, рассказывайте про Париж. Нет, лучше про Константинополь… — Михаил рассмеялся. — Да что пожелаете!
— Ну что вы, Миша, жадничаете, все сразу хотите знать, словно я завтра отбываю.
— Вы меня пугаете: мы что, встретились последний раз?
— Полагаю, мне теперь Москва надолго предписана.