«— Я верую! — шептала Маргарита торжественно, — я верую! Что-то произойдет! Не может же не произойти, потому что за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука? Сознаюсь в том, что лгала и обманывала и жила тайною жизнью, скрытой от людей, но все же нельзя за это наказывать так жестоко. Что-то случится непременно. Потому что не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось вечно».
Так шептала Елена Сергеевна, расчесывая перед тройным зеркалом короткие завитые волосы. Жизнь проходит. Еще немного — и старуха. Даже смотреть на себя не хочется.
Осень — первый день сентября. Под окнами их подвального убежища покраснела рябина и кусты все в белых ягодах. Все прошло… И душно, душно!
В передней она накинула пыльник, всунула ноги в какие-то туфли.
Очнулась на улице от автомобильных гудков. Огляделась, не понимая, что происходит, разглядывая дома, машины, как в чужом городе. Стояла посреди тротуара. Ее обходили, кто-то из соседей поздоровался. И вдруг рядом, почти вплотную, вырос человек с сумасшедшими светлыми глазами, в которых плясали, сталкиваясь и высекая искры, великое отчаяние и великая радость. Человек, без которого она могла бы умереть.
— Я не могу без тебя жить, — сказал он.
— Я тоже.
6 сентября 1932 года Булгаков пишет Шиловскому:
«Дорогой Евгений Александрович!
Я виделся с Еленой Сергеевной по ее вызову. Мы объяснились с нею, мы любим друг друга, как любили раньше. И мы решили пожениться».
Люба поняла ситуацию правильно. Ведь все это время разлуки с Еленой Михаил жил кое-как, вернее — доживал, теряя силы, интерес к жизни, даже к писанию. Люба покричала, поплакала, попричитала. Потом все решили по-деловому: Михаил снял Любе комнату неподалеку. Елена с младшим сыном Сережей переехали на Большую Пироговскую.
— Не обижайся, Любан. Мы будем часто общаться и помогать тебе материально до тех пор, пока ты будешь в этом нуждаться.
— И развод немедленно?
— Мы хотим «обвенчаться» в ЗАГСе как можно скорее.
— Это невероятно, — говорила Елена сестре, сияя глазами. — Чуть не два года я не выходила из дома и только вышла — тут же встретила его. Оглушило, как удар грома. Это судьба, ты понимаешь?
— Ну, разумеется! Не сомневаюсь, что он месяцами караулил тебя у дома, — язвительно заметила Ольга и вздохнула. — Такое упорство влюбленного похлеще слепой судьбы. Не каждой перепадает.
Последний приют
Брак с Е.С. Шиловской. Переезд в пристройку писательского дома по улице Фурманова в дом № 3 (до 1926 г. — Нащокинский переулок). Уход из МХАТа, работа в Большом театре. «Театральный роман», пьесы «Пушкин. Последние дни», «Мольер», «Батуми», «Мастер и Маргарита». Болезнь, последний приют
14 октября 1932 года Елена Сергеевна и Михаил Афанасьевич стали супругами. Поездка в Ленинград по деловым вопросам превратилась в счастливое свадебное путешествие. В этом же году Правительство отдало приказ МХАТу о восстановлении «Турбиных». Но Михаила Афанасьевича это событие не порадовало. Поздно. «Французы говорят, что нам часто дают штаны, когда уже нет задницы», — усмехнулся он. Булгаков ждал другого — спасения остальных пьес.
Два года понадобилось, чтобы Булгаковы смогли купить, наконец, небольшую квартиру в пристройке писательского дома в Нащокинском переулке, дом № 3. По всей крыше сделали добавочный, не слишком добротный этаж, объединенный общим балконом и общими строительными неполадками. В надстройке жили: К.А. Тренев, В.Б. Шкловский, В.Н. Билль-Белоцерковский. Здесь в 1933 году был первый раз арестован О.Э. Мандельштам, о чем рассказала в своих записках А.А. Ахматова. Дом был снесен в 1974 год)', несмотря на протесты литературной общественности и интеллигенции.
В феврале 1934 года они все же переехали в свой «дом»! С собственным постоянно текущим туалетом и ванной. Правда, вместо 60 кв. метров в трех комнатах Булгакова оказалось всего 47.
Лена с Михаилом и младшим сыном Сережей перебрались в новую квартиру. А старший сын Женя остался у отца, но часто приходил к ним и очень привязался к Булгакову.
Шиловский оказался человеком чести, истинным русским офицером. Любя Елену, он отпустил ее, но Булгакова не простил. Однако жене и сыну помогал неукоснительно. Он мог легко убрать Булгакова, оклеветав его политически. Он был номенклатура, а Булгаков — почти диссидент. Но к таким, бытовавшим в то время приемам Шиловский относился с брезгливостью. Он не мог уничтожать соперника «силовым методом» еще и потому, что Булгаков был беззащитен. Шиловский никогда больше не виделся с Булгаковым.