…слушаючи лихих людей, (хан Менгли-Гирей. — Б. Р.) учал тебя наводити на то много, чтобы ты пошел на нашу украйну, и ты с у отца от тех дел много отговаривал (sic! — Б. Р.), чтобы тебе с нами свое дружбы не порушити, да не мог еси у отца у своего от того отговорити, и ты не своею волею ходил на наши украйны924.
В сказочной картине, заботливо нарисованной Москвой, юный будущий хан не только не желал идти на московские «украйны», но еще и упрашивал своего отца, хана Менгли-Гирея, не посылать его в эти походы (видимо, московское око было воистину всевидящим, раз могло «разглядеть» такие подробности). Однако молодой Мухаммед-Гирей не смог отговорить алчного до наживы отца, что, естественно, не является его виной. Он сделал все, что было в его силах. Виновником ситуации был его покойный отец (с мертвых, как известно, спросить нечего). Некоторые писатели-фантасты могли бы позавидовать служащим московского дипломатического ведомства, сочинявшим данные истории. Остается только надеяться, что вознаграждение за их титанический труд оправдывало вложенные ими усилия.
Многие моменты дипломатической переписки Москвы с татарским миром позволяют говорить о некоторых существенных маркерах включенности Московского государства в степную политику, иногда малозаметных, но при этом достаточно характерных для всего дискурса отношений «Москва — позднезолотоордынские государства». Для начала я приведу вновь отдельные свидетельства источников, чуть ниже постараюсь выйти на более широкие обобщения.
Тексты буквально пестрят информацией о бесконечных консультациях между первыми лицами Москвы и татарских государств по самым различным вопросам. Важное место среди этих вопросов, особенно для периода Средних веков, занимали проблемы сватовства, то есть обустройства семейной жизни своих детей. Через институт брака средневековые правители «привязывали» к своей политике лидеров близлежащих, нужных им территорий. Согласно дипломатической переписке, московский великий князь выступает как важный советчик глав татарских государств в «делах сердечных».
Так, к примеру, в посольстве от Ивана III казанскому хану Мухаммед-Эмину бин Ибрагиму от 1489 г. великий князь не рекомендует хану выдавать сейчас замуж его (хана) сестру за сына ногайского мирзы Ямгурчи бин Ваккаса, мирзу Алача, так как великий князь «изымал» «Ямгурчеева… человека Тувача» ради «дела» Мухамед-Амина, и «не пригоже тобе в ту пору своей сестры давати»925, советовал казанцу Иван III.
В посольстве к Ивану III от брата Ямгурчи, ногайского бия Мусы бин Ваккаса от 1490 г., человек Мусы сообщает, что ранее казанский хан Мухаммед-Эмин бин Ибрагим отправлял к Мусе посланца, чтобы обсудить возможность женитьбы Мухаммед-Эмина на его дочери; с тех пор прошло два года, но дело не сдвинулось с мертвой точки. Муса вновь послал своего человека к Мухаммед-Эмину, однако дополнительно — в качестве «усилительной» меры — он просил применить «административный ресурс» и московского великого князя:
А ведает государь мой, что ты Махмет-Аминю царю и отец, и брат, и друг. И государь мой покладывает то дело о сватовстве на тебе (выделено мной. — Б. Р.), и послал к тобе меня, своего человека, с тем: велишь ты моему государю дочерь дати за Махмет-Аминя царя, и он даст; а не велишь дати, и он не даст926.
Московский правитель был связан со степной элитой различными связями «образного родства»927. Однако приобщиться к этим связям пытались и ближайшие родственники татарских правителей, непосредственно не задействованные в политической игре, а именно их жены, дети и т. д. (имеются в виду родственники, не участвовавшие в активной политике).
В числе прочего переписка великого князя Ивана III с ногайскими мирзами за 1490 г. содержит и письмо от жены мирзы Ямгурчи бин Ваккаса (ее имя неизвестно) к московской великой княгине, жене Ивана III, о принятии между ними «братства»: «С тобою мне братство приняти лзе ли?» — вопрошает жена ногайского правителя928. Правда, тут же вскрывались причины этой просьбы о «братстве» (точнее было бы сказать — «сестринстве», но источники такого термина «образного родства» не знают): явно обнаруживая свои меркантильные интересы, жена мирзы продолжала:
Челом бьем о том, будет твое жалование, меня сестрою себе учинишь. Мое челобитье то стоит: там моих двое детей в полон досталися; коли мя сестрою назовешь, великому князю гораздо учнешь печяловатися, то ты ведаешь929.
Часто в письмах встречаются и «дружеские» запросы сторон. В посольстве от крымского хана Менгли-Гирея бин Хаджи-Гирея к Ивану III от января 1493 г. его сын Мухаммед-Гирей, в будущем также крымский хан, как само собой разумеющееся просил великого князя: