Сего году ординских (Большой Орды. — Б. Р.) татар коли потоптали есмя, мелкой доспех истеряли есмя. У тебя у брата у своего мелкого доспеху просити послал есми930.
Какие-то неявные, вскользь проговариваемые намеки на «дружбу», общность интересов и намерений, единство системы, в рамках которой функционируют обе стороны, постоянно проступают в дипломатических текстах. Касаясь инцидента с посольством от молдавского правителя к Ивану III, в составе которого были и московские люди (когда оно было сначала ограблено «черкасцами», затем же «полон» у черкасов был отбит людьми Менгли-Гирея, которые в дальнейшем не отдали московским представителям опознанного ими имущества), великий князь просил хана отдать москвичам их «кони и рухлядь и с телегами» и прибавлял:
Занже люди наши вопчие, мои люди той (так в тексте источника. Необходимо читать: «твои». — Б. Р.) люди, а твои люди мои люди (выделено мной. — Б. Р.), и твои бы люди нашими людми не корыстовалися931.
Льстя Ивану IѴ, ногайский мирза Урак бин Алчагир писал московскому великому князю в 1536/37 г.:
И моя к тебе дружба то, как бы которой брат твой у тобя в дворе живет, да бережет которой твоего дела, а яз также дела берегу, яз не в нагаех живу, яз как бы в твоем дворе живу (выделено мной. — Б. Р.)… И отца своего, и от дядь: от Шыидяка князя и от Ших-Мамай мырзы, тебя для отстану. А от тобя, от брата своего, не отстану право и истинно перед Богом932.
В данном пассаже отражается следующая мысль мирзы: я (Урак) служу тебе (Ивану IѴ), я являюсь твоим резидентом, я предан тебе настолько, что предаю своего отца и дядей.
Иногда великий князь выступал в роли своеобразного степного арбитра, внешнего судьи для татарской элиты. Московский посол в Ногайскую Орду Михаил Колупаев, отправленный в декабре 1562 г., должен был говорить бию Исмаилу бин Мусе о беглых мирзах Якшисаате бин Мамае, Ислам-Гази и Мухаммед-Куле:
Присылали к нам бити челом беглые мурзы Якшисат мурза, Ислам Газы мурза, Магметкул мурза о том, чтобы нам их с тобою помирити. И ты бы себе о том помыслил, как их тебе у себя держати. И как пригоже, и ты бы по тому их и пожаловал. А к ним есмя писали, чтобы они вместе с нашим человеком послали к тебе бити челом своего человека. А нам ся кажет, то тебе прибыльнее, чтобы они были в твоей воле в твоих руках, а не в чюжей земле, или бы были у нас. Ино уже им тебе никоторые недружбы довести нельзя, а из чюжой земли что захотят, то умышляют. А будет за чем чему сстатися нельзя; и ты бы о том нам ведомо учинил933.
Важным маркером размытости границ между татарским миром и Москвой служила пропагандируемая последней стороной веротерпимость. В дипломатической переписке с ногаями в 1563 г. появляется даже ее признание:
Да и то слово молвят: вера деи вере — не друг. Християнскои деи государь мусульманов того для изводит. А у нас в книгах крестьянских писано, николи не велено силою приводити к нашей вере, но хто какову веру захочет, тот такову веру и верует. А тому Бог судитель в будущий век, хто верует право или не право, а человеком того судити не дано. А и у нас в нашей земле много мусульманского закону людей нам служит, а живут по своему закону934.
Москва всегда тщательно подчеркивала уважение к конфессиям в присоединенных землях. Казань и Астрахань взяли
...не для того, что мусульманского роду веру изводя, которые нам измены делали, над теми их неправды потому и сталось, а которые мусулмане нам правдою служат, и мы по их правде их жалуем великим жалованием, и от веры их не отводим935.
Московский посол в Османскую империю И. П. Новосильцев, посланный в 1577 г., заявлял в своей речи к турецкому паше:
…восе у государя нашего в его государстве Саинбулат-царь, Кайбула-царевич, Ибак-царевич и многие мирзы нагайские, и за Саин-булатом-царем город Касимов и к нему многие городы, а за Кайбулою-царевичем город Юрьев, а за Ибаком-царевичем место великое Суражек, а за нагайскими мирзами город Романов, и в тех городех мусульманские веры люди по своему обычаю и мизгити и кишени держат, и государь их ничем от их веры не нудит и мольбищ их не рушит — всякой иноземец в своей вере живет936.
Неудивительно, что столь тесный контакт с татарским миром логично приводил к тому, что как татарская сторона, так и сама Москва пытались определить место московского правителя и самого Московского государства в политической иерархии единого для обеих этих сторон позднезолотоордынского мира, мира Рах Mongolica. Не исключено, что в некоторые хронологические отрезки позднезолотоордынского периода, а именно в моменты фактического усиления Москвы и активного ее вмешательства в дела соседних татарских ханств, степная элита воспринимала статус московского правителя как равный статусу «улуг бека» («беклербека») в политической системе Степи. В глазах степной знати это придавало столь необходимую ей дополнительную легитимацию некоторым претензиям Москвы, таким, например, как определение порядка престолонаследия в некоторых татарских ханствах. Такая легитимация была нужна для того, чтобы хоть как-то объяснить и оправдать в собственных глазах тот факт, что бывший ордынский данник и «холоп» распоряжается джучидскими престолами по своему усмотрению.