Московский посол боярин Иван Мамонов передавал своему правителю речи крымского князя Аппака в 1516 г. — крымский вельможа задавал послу такой риторический вопрос:
А на Литовскую землю на се лето царю (крымскому хану. — Б. Р.) рати своей не послати того деля, что князь великий (московский великий князь. — Б. Р.) на сю весну царю рати не дал на Асторокань, а царю велит рать послати на Литовскую землю, ино князь великий боле, или царь боле? (выделено мной. — Б. Р.)986.
Вопрос был именно риторическим для обеих сторон, поэтому этим аргументом и «бил» Аппак.
В грамоте от ногайского бия Саид-Ахмеда бин Мусы, прочитанной Ивану IѴ в августе 1534 г., ногайский князь употреблял в послании к московскому правителю термин «слово» («сюзем»), характерный, во-первых, для обращений Чингисидов, во-вторых, употребляемый в переписке от вышестоящего к нижестоящему987.
Таких примеров, свидетельствующих о второстепенном положении Москвы и ее правителя в сфере татарской политики, можно привести множество.
Итак, многие данные говорят о том, что Московское государство являлось одной из активных сторон, вовлеченных в сложную систему межгосударственных отношений, складывавшуюся в Восточной Европе начиная со второй половины XѴ в.
В ХѴ-ХѴІ вв. между государствами-наследниками Золотой Орды сохранялись довольно тесные связи, иногда даже затрудняющие определение степени их суверенности. Москва была одним из государств, боровшихся за доминирование на территории Джучидской империи988. Многогранные взаимосвязи между всеми участниками позднезолотоордынской политической сцены опять-таки «флером» проступают во всей дипломатической переписке периода. Приведу некоторые яркие примеры.
В 1549 г. ногаи, наиболее значительные из соседей Казани, недовольные политикой хана, предложили Москве совместную военную акцию, в результате которой Казань была бы захвачена, хан заменен на вассала московского царя Шах-Али бин Шейх-Аулияра (который ранее уже был ханом) и ногайского князя в качестве первого казанского карачи-бека989. Москва приняла предложение, но военное исполнение плана провалилось. В грамоте Ивану IѴ от казанского беглеца «Абдулы Бакшея[211]», временно обитавшего «в Нагаех» в 1548–1549 гг., говорилось о мыслях, которые в то время озвучивала часть казанской знати крымской ориентации, оставшаяся в Казани («которые с крымцы в одиначестве Булатовы княжие дети да Расовы дети»):
Шигалей деи царь из Новагорода побежал назад, а вы деи Наган одни о себе нас хотите воевати. Что деи нам доспеете? И Шигалей деи царь один без Нагаи с русскою ратью не может же нам ничево доспети990.
Описывая ситуацию перед окончательным взятием города, точнее один из ее этапов, когда хан Шах-Али, не дойдя до конечного пункта своего похода — Казани, повернул назад, а союзные Москве ногаи решили сами, без хана, брать город, казанская знать крымской ориентации злорадствовала, указывая на взаимозависимость всех действующих сил. Ногаи без хана и, главное, без его московской военной поддержки, ничего не могли сделать Казани, но и хан только лишь с собственным касимовским и московским войсками, но без военной поддержки многочисленных ногаев не представлял угрозы для города. Все антиказанские силы находились в одной упряжке и зависели друг от друга.
Возможно, вспоминая именно этот случай, дети ногайского бия Юсуфа бин Мусы мирзы Юнус и Али в начале 1550-х гг. писали царю Ивану IѴ:
О себе мы Казань воевали, не взяли. И ты воевал, да не взял же991.
Покорение Казани (и то же может быть сказано об Астрахани) никогда бы не состоялось, если бы не сотрудничество и попустительство (по очень прозаичной причине — собственной корысти) со стороны других татарских участников позднезолотоордынской политической сцены992.
Наиболее ярко, образно и выпукло, на мой взгляд, все взаимосвязи того времени проявляются в приключениях «пансыря»[212], который изначально принадлежал ногайскому бию Исмаилу бин Мусе, потом был подарен Исмаилом обретавшемуся тогда в ногаях будущему последнему хану Казани Ядгар-Мухаммеду бин Касиму, затем был захвачен вместе со своим тогдашним владельцем в московский плен при взятии Казани, «обретался» в Московском государстве и, возможно, вновь «переехал» в ногаи после просьбы Исмаила, замкнув круг.
В грамоте Исмаила Ивану IѴ от 1556 г. ногайский правитель писал:
211