Фронтирные зоны Московии
Теория «движущейся границы», созданная на рубеже ХІХ-ХХ вв. американским историком Ф. Дж. Тернером[182] на материале истории США, подчеркивала существование в североамериканской истории пограничных зон («фронтира» — frontier), в которых под влиянием окружающей среды образовывался особый уклад общественной жизни, оказывавший формирующее влияние на весь процесс развития государства. В 70-е гг. XX в. на основе «теории границы» также американским историком Дж. Вечински (J. Wieczynsky) была выработана концепция средневековой российской истории, согласно которой московская колонизации в южном и восточном направлениях привела к появлению у Московии своего «фронтира». В 80–90-е гг. XX в. акценты изучения восточной политики Московии в аспекте теории «движущейся границы» смещались к исследованию восточной российской границы в XѴI в. как места встречи и взаимодействия разных цивилизаций и культур.
При этом понятие «восточная граница Московского государства» можно несколько расширить, включив в него и политическое, а также социальное и культурное наполнение. В таком случае географический фактор может перестать быть определяющим. Для того чтобы происходил обмен политическими и культурными ценностями, месту обмена совершенно не обязательно располагаться в пограничной зоне, если на его территорию теми или иными путями попадают представители разных культур. Именно таким местом и были татарские анклавы Московского государства, наиболее древним, своеобразным и при этом «образцовым» из которых была Мещера, или комплекс территорий, составлявших Касимовское ханство. Однако еще до образования Касимовского ханства как одного из специфических осколков Улуса Джучи у княжеств Северо-Восточной Руси, в числе которых была и Москва, уже были опыты контактов со степной зоной посредством территорий, которые по тем или иным причинам были включены в татарский мир.
По своему географическому положению Великое княжество Рязанское находилось ближе всего к Степи. В этой связи контакты Рязани и Орды были весьма интенсивными, причем зачастую недружественными — земля подвергалась многочисленным грабительским набегам татар. Неспроста московские летописцы иногда описывают рязанцев как диких и буйных, практически уподобившихся самим ордынцам. Но были и контакты иного рода, так как именно смежные земли Рязани и Москвы (Мещера) в дальнейшем послужили базой для формирования такого длительного форпоста Джучидов, как Касимовское ханство. Видимо, в том числе из-за географического положения, ордынские представители рассматривали рязанские земли как удобный во многих отношениях территориальный «опочив». Причем корни такого отношения к данной территории имеют давнюю историю, захватывающую еще XIII в. Проследим их.
Летом 1400 г. объединенные войска князей Олега Рязанского, Ивана Пронского и Тита Козельского совершили поход на Червленый Яр — междуречье Дона и Хопра816. Как отмечает Ю. В. Селезнев, «в середине XIII в. данные земли оказались под властью монголо-татар в составе Джучиева улуса (выделено мной. — Б. Р.)». Он пишет, что «Червленый Яр необходимо рассматривать как составную частъ Ордынских земель» — улус, появление которого можно отнести к 1240–1250-м гг., то есть ко времени образования Золотой Орды и учреждения других улусов. По сведениям московских летописей, в конце XIѴ в. здесь кочевал султан Махмуд (Мамат-салтан, Мам'уд) (второй сын Ак-Суфи, старшего сына Сунджек-оглана, второго сына Тунки [Туки], второго сына Бадакула, старшего сына Джучи-Буки, второго сына Бахадура, второго сына Шибана, пятого сына хана Джучи)817, в подчинении у которого находились беки (князья)818. Вероятно, он и являлся главой данной территории. По ордынской социально-политической иерархии, султан являлся темником (владельцем 10 000-го войска), а князь (бек) — тысячником (мог выставить 1000-й контингент). Таким образом, территория Червленого Яра в конце XIѴ в. представляла собой улус-«тумен».
182
Фредерик Джексон Тернер (