Но милости не последовало. Он придумал страшную казнь. Приказал нам забираться в кузов, а водителю — опустить борта. Вы только представьте себе всю сцену. Мы стоим голые, прикрывая стыд руками. С нами милиционер, улыбающийся во всю свою страшную физиономию. Вокруг народ собирается. А он еще велит водителю «дудеть», привлекая внимание прохожих, и ехать медленно-медленно до самых Кожевников, до отделения. А это и в штанах далеко.
Вы, конечно, подумали, милиционер вызвал родителей, требовал наказания? Нет, господа. Система взаимоотношений того времени не допускала разборок и тяжб. Все строилось на договоре. Каждый из нас получил назад свои трусики и мощный пинок в зад. Инцидент был исчерпан. Мы обещали там больше не купаться. И действительно, не купались. Честное слово считалось святым.
Конечно, похулиганить мы были в те годы горазды, как, наверное, все пацаны моего возраста. Ацетилен добыть, сделать гремучую смесь, рвануть, все случалось. Но не воровали. Ждали, когда с хлебозавода вывезут шлак, чтобы покопаться в нем, попробовать найти куски обуглившегося теста.
Возвращаясь к доброй врачихе Вильнер, должен сказать, что, ведя постоянную войну с нашим варварством и бескультурьем, она, конечно, не понимала, с кем имеет дело. Ей ничего не стоило приучить нас дезинфицировать свежие раны струей собственной мочи или головешкой из костра. Но эти правила усваивались до тех пор, пока не затрагивали дворовой этики, ставившей представление о мальчишеской доблести в непосредственную связь с риском увечья.
Здесь надо вообще хотя бы коротко сказать о том, что такое двор, а главное — что не все дворы того времени походили на те, что описаны в «Детях Арбата».
Были дворы разные: интеллигентские, спортивные, воровские. Наш двор считался хулиганским. Это значит, он провоцировал особый рисковый настрой — с кем-нибудь подраться, что-то такое «отчебучить», «обозначить», «отметить»… Ну, например. Подплыть как можно ближе к тягачу или барже, да так, чтобы уже начало «подсасывать». И тем не менее выплыть обратно. У кого не получится — сам виноват. Или: разбежавшись по краю пристани, перелететь через торчащие из воды или скрытые под поверхностью сваи, чтобы попасть в глубину. Один не долетел, напоролся, но это не повод, чтобы другим перестать.
Или: зимой, прикрутив «снегурки» веревками к валенкам, уцепиться железным крюком за борт грузовика и нестись по заснеженной набережной, пока он не свернет вбок или ты себе — шею. Кто-то налетел на оттаявший кусок дороги, шлепнулся, попал под колеса шедшей сзади машины… Все это тоже нормально и неизбежно. Просто издержки. Без них не обойтись.
Однажды я чуть не доигрался. Став коньками на железный лист, ехал за машиной, зацепившись за борт крюком. Лист на ходу начал так сильно раскачиваться, что его то и дело выносило на встречную полосу. Вынесло в очередной раз: смотрю, а навстречу полуторка мчит со страшной скоростью…
Если вы спросите, почему именно в таких варварских и рискованных, а не каких-то разумных и безопасных играх проходили лучшие детские годы, я, ей-богу, не найдусь что ответить. Взрослые — чего не могла понять никакая Вильнер, — именно взрослые, предоставляя нам полную свободу, не только не препятствовали, но даже скрыто потакали этой страсти к опасной игре. С одной стороны, тут выступала неизбежность. Мы росли не только без надзора, но и без элементарных представлений о гигиене, безопасности и прочих полезных вещах. Но с другой стороны, предоставляя нас рисковому и бесшабашному настрою двора, взрослые явно руководствовались каким-то веками отработанным коллективным инстинктом. Так мужчины охотничьих племен берут детей с собой в лес: племени нужен охотник. А уж выживет он или нет, это как повезет.
Впрочем, во всем этом проявлялась одна особенность, в связи с которой наша заботливая врачиха особенно волновалась: дети традиционных общин играли в опасные, но выверенные обычаем игры. Мы же, будучи сынами не только послевоенной разрухи, но и научно-технического прогресса, изобретали новые формы риска и добавляли к известным опасностям неизвестные.
Выстрелы и взрывы
Рядом с нашим бараком стоял старый сарай, в нем мы с братом Сергеем разводили кур. Мы их продавали на Зацепском рынке у Павелецкого вокзала. Туда отнесли красного петуха-красавца и на вырученные деньги купили килограмм сахара. Было это в году 47-м, после отмены карточек. На вырученные деньги купили самодельное ружье без бойка с медным стволом и прикладом, привинченным к стволу. Купили это ружье у соседа, рукодельного мальчишки возраста моего старшего брата по кличке Линусик. Он жил в нашем бараке на втором этаже. Семья его считалась интеллигентной, моя мама служила в ней нянькой и вместе с хозяевами переехала, кажется, из Уфы в Москву.