В результате я впервые в жизни попал на механический завод в качестве работника «куда пошлют». Технический уровень этого «завода» можно оценить хотя бы по тому, что 4-миллиметровые гайки сверлились вручную на станке в специальном шаблоне. Вся «высококвалифицированная» работа досталась, конечно, мне. Пока сверло не затупилось, работа у меня шла довольно споро, но через некоторое время сверлить стало уже труднее. Не зная о том, что сверла для нормальной работы необходимо точить, я продолжал работать тупым сверлом, правда, приходилось все сильнее и сильнее нажимать на рычаг подачи. Кончилось это плачевно – сверло я сломал под самый корешок. Принес обломки сверла мастеру – Ивану Моисеевичу Самохвалову, двухметровому детине лет под шестьдесят, довольно сварливого нрава (типичный «шкура-мастер» царского времени), и с невинным видом заявил: «У меня сверло сломалось». Мастер взял обломки, поглядел на них, съездил мне легонько по уху и назидательно произнес: «Учти, залупа, сверла сами не ломаются, их ломают такие мудаки, как ты. В другой раз приди и скажи: я сломал сверло». Вина моя была бесспорна, и мне и в голову не пришло жаловаться на такие методы воспитания. В дальнейшем я и сам научился затачивать сверла, а не ломать их.
Поставили меня однажды, уже как «квалифицированного мастера», фрезеровать зубья на шестеренках на американском станке «Цинцинанта». Работа оказалась довольно трудной: на каждый зуб по десять оборотов ручки вертикальной подачи фрезы (соответственно была установлена и норма). Сделал я таким способом несколько шестеренок, и надоело мне крутить взад-вперед одну и ту же ручку, а на станке помимо этой ручки было довольно много других. Стал я их пробовать и очень быстро нашел ручку горизонтальной подачи. Оказалось, для того чтобы на моей шестерне нарезать зуб нужной глубины, ее требуется повернуть менее чем на полоборота. Правда, канавка зуба получалась несколько закругленной, но так как толщина шестерни была мала, а диаметр фрезы велик, то это закругление почти не было заметно. Сделал я таким способом пару шестеренок и отнес мастеру: «Хорошо?» – «Молодец, так и делай все».
Чтобы защитить себя от возможных неприятностей, я оставил эти образцы у мастера на столе. Представьте себе его удивление, когда к вечеру я принес ему почти двухнедельную норму. Смотрит он на шестерни и чешет затылок, а стоящий рядом помощник язвительно замечает: «Вот, Иван Моисеевич, пацан сообразил, а мы с тобой, два старых дурака, прошляпили. Ведь подачу фрезы можно было делать не вертикально, а горизонтально!» Скандал получился большой, но заплатить мне все же заплатили. А чтобы не платить впредь бешеных денег новатору[48], перевели на другую работу, а шестерни поручили другому – по новой технологии, но и по другой норме.
Когда окончился мой шестимесячный срок, меня опять ждала биржа труда, но, правда, уже с пособием по безработице – 15 рублей в месяц. Но тут, в связи с началом первой пятилетки, безработица быстро пошла на убыль, рабочих мест становилось все больше, зато продукты и товары в магазинах начали исчезать.
Через некоторое время направили меня с биржи на радиозавод имени Красина – небольшое предприятие, выпускавшее полукустарным способом самые простые детекторные радиоприемники. Попал я в заводскую лабораторию, где вместе с другим лаборантом, Семеном Шутаком, мы должны были проверять заводскую продукцию. Работа непыльная, приемники из цеха начинают поступать только после обеда, и все время с утра свободно. Можно и радиолитературу почитать, и даже послушать коротковолновые радиостанции (длинные и средние волны для меня в то время уже перестали существовать). Как говорится, живи да радуйся.
И надо же было нам с Семеном попасть как-то в Мюзик-холл (он находился на том месте, где сейчас зал имени П. И. Чайковского), где мы увидели совершенно сногсшибательный номер: один артист становится перед деревянным щитом, а другой, отойдя шагов на двадцать, кидает финские ножи, втыкающиеся в нескольких сантиметрах от тела первого артиста в щит. И когда он отходит от щита, воткнутые ножи образуют четкий силуэт человека.
48
Если рабочий (но не ИТР) придумывал более эффективный способ производства, то вводилась новая норма выработки, соответствующая этому способу. Однако для самого новатора – в качестве меры поощрения – на шесть месяцев сохранялось действие старой нормы.