Сочинский синдром всегда наваливался на Аню, когда она была в плохом настроении или сильно уставала. Вот и сейчас она зашла в вагон, прислонилась к стене и крепко зажмурилась, чтобы прогнать видения абхазок, соседок и Лусин, смотрящих на нее с каждого лица. К Краснопресненской Аню отпустило, и она уже привычно полезла в карман за телефоном, как ее внимание привлек ярко-бирюзовый стаканчик с кофе в чьей-то руке. В приглушенных тонах старого вагона он сиял, как кромка моря в утреннем солнце. Аня вздохнула, а сочинский синдром снова постучал по голове, потому что сжимал стаканчик ее бывший одноклассник Вартан Григорянц, которого невозможно было ни с кем спутать даже спустя девять лет после школы и двадцатиметровый вагон метро. Аня снова зажмурилась, но синдром не отпускал, потому что человек, прикидывавшийся Вартаном, вдруг уверенно зашагал ей навстречу и сказал:
– Вот это да!
Они проучились вместе только год, но именно Вартан привел её после сентябрьской линейки в класс и представил остальным.
«Ты не местная?» – только и спросил он, уверенно ведя Аню по школьным коридорам и лестничным пролетам вверх, на третий этаж. – «Не бойся, все будет хорошо».
«А я и не боюсь», – ответила она, хотя так изнервничалась, что искусала губу до крови.
Вартан был похож на диснеевского Алладина, только слишком высокий и от этого сутулый. Он открыл ей дверь и пропустил в класс первой. Там все как-то сразу замолчали, и с этого момента Аня поняла, что она действительно переехала в другой город. Началась новая жизнь.
– … Ты же учился в Питере? – на Киевской из вагона вывалилась толпа людей и они сели.
– Да, – улыбался Вартан, продолжая сжимать свой голубой стаканчик, – но после института переехал сюда. Я каждый день езжу по этой ветке, в это самое время. Странно, что мы не виделись раньше.
– Ты смеешься! Тут столько людей! Если бы не твой стаканчик, я бы ни за что тебя не заметила. И как тебе Москва после Питера?
Вартан пожал плечами и постучал пальцем по крышке стакана. В шуме поезда это было беззвучно и бессмысленно.
– Нормально. Это к Питеру после Сочи было сложно привыкнуть, а тут уже без разницы – большой город и большой город.
– А мне везде сочинцы мерещятся, – призналась Аня, – знаешь, простые прохожие, которые обычно встречались мне на улицах. Я и тебя сначала за глюк приняла.
– Ну вот, видишь, я не глюк, а настоящий.
– Вижу. Я сначала твой стакан увидела – такой яркий, как море. Знаешь, то место, где море сливается с небом в солнечный день…
– Да ты скучаешь по нашему городу!
– Скучаю. Не всегда, но иногда находит.
– О! Я сейчас тебе что-то дам! Только не смейся, – Вартан одной рукой полез в свою сумку и выудил оттуда запечатанный в целлофан брелок для ключей, – держи. Будет напоминать тебе о доме.
Брелок оказался типичной затравкой для туристов – круглый брусок можжевельника с выжженной надписью «Тисо-самшитовая роща» и, почему-то, пальмой.
– Бздыший брелок, – шуточно закатила глаза Аня, сжимая подарок в руке.
– Да, бздыший. Московский коллега мне их зачем-то летом привез штук десять. Порадовать хотел, наверное.
– Спасибо.
– Следующая станция – Павелецкая, – объявили в вагоне.
– Мне выходить.
– Ты торопишься домой? Давай… – начал Вартан и Аня подумала, что сейчас он предложит выйти и посидеть где-нибудь в кофейне. По-крайней мере, ей бы очень хотелось, чтобы он предложил.– Проедем по кругу?
– Что?
– Мы же на кольцевой. Проедем еще, поговорим.
Предложение было странным, немного детским и совсем не шло серьезному Вартану. Аня вспомнила, как в тринадцать лет так же каталась с мальчиком по кольцевому маршруту на автобусе. В заиндевевшее окно дышала холодная сибирская зима, а в автобусе жарила печка, смешно трясло на кочках и добродушный кондуктор не требовал денег за новый круг. Кажется, Аня была влюблена, но скорее не в мальчика, а в саму юность. И вот сейчас – Москва, кольцевая, и лет ей в два раза больше, и предложение такое глупое, нелепое, что надо бы и отказаться. Но домой, в мрачное одиночество Сережиного молчания совсем не хотелось.
– Хорошо, – согласилась Аня и удобнее откинулась на спинку сидения. Вартан тоже заметно расслабился и обмяк.
– Расскажи о себе, – попросил он, – ты ведь, наверное, не одна приехала?
– Да, я приехала с моим Сережей. Помнишь, я тебе про него рассказывала?
– А, лучший парень во всем универе, да, помню. Значит, вы до сих пор… Здорово. Знаешь… а я ведь так и не попросил у тебя прошения за нашу первую встречу после школы. Извини. Я еще злился на тебя за то, что ты…
Аня вспомнила, как подобрала подол выпускного платья и, шлепая босыми ногами по плитке, побежала в сторону моря. Там встречали рассвет – шестнадцать парней в снятых ночью галстуках и двенадцать девчонок, сжимающих надоевшие туфли в руках. И пока смущающийся Вартан пытался ей что-то сказать у колонны Зимнего театра, Аня, хохоча, рванула туда. От слов и ненужных в то утро признаний становилось скучно, а ей хотелось выдохшегося шампанского со смятой салфеткой вместо пробки, хотелось самого утра – свежего, пряного; солнца, всплывающего над водой – как всегда, но теперь совсем по-другому. Ей хотелось взлететь, а не слушать Вартана, и она полетела.