– За что ж вы мужика так подставили, Алексея этого несчастного?! – возмутилась я.
– И не говори, никто из ее родственников, оказывается, не удосужился его предупредить. Я-то была уверена, что он в курсе. Но он старовером оказался, терпеливым. Не бросил Фиру, живут до сих пор. Правда, он питается отдельно. У него холодильник свой персональный, на ключ запирается. Короче, я тогда помчалась разбираться, он входную дверь открыл с поцарапанной физиономией, вместе скрутили Фиру, в больницу отвезли. Рыдающую Виолу пришлось на него оставить. С приступом ведь не угадаешь, когда нахлобучит; Фира с юности на серьезных таблетках. Минимум по два раза в год в клинике лежит. А родители у Фиры какие чудесные! Арон Израилевич жив до сих пор. Меня с юности обожал. Хоть и суровый мужик, фронтовик, два концлагеря прошел, фашистский и сталинский. Закалочка стальная с тех пор! После смерти Софьи Самуиловны, чу́дная, добрейшая была женщина, хоть и с психиатрическим диагнозом, уехал в 80-м на ПМЖ в Израиль. Фира к нему иногда наведывалась во время ремиссий. Как-то от Ароныча из Тель-Авива звонит, он вырвал у нее трубку и кричит: «Томочка, я совсем тут один, прилетай, я тебе билет оплачу, поможешь мне, поддержишь старика! От Фирки проку ноль с минусом! Одни убытки! Я тебе, не бойся, тяжести таскать не дам! Спину твою беречь буду! Ходят тут ко мне из службы, лекарства и еду приносят. Но это же все не то! Души в них нет! Формализмом от них несет и формалином!» Я в подпитии тоже кричу: «Хорошо, Арон Израилевич! Слышишь, Фирка, приеду твоему отцу помогать!» У меня даже загранпаспорта тогда не было, у предыдущего срок кончился. Через час снова звонит Фира и такое несет, страшно сказать: «Да я тебя к подъезду не подпущу! Ты хочешь нашу семью разорить, покуситься хочешь на его израильское пособие, на все его блага, по́том и кровью на фронте и в концлагерях заработанные!» Короче, ее переклинило конкретно. Это я-то хочу покуситься. Как будто она меня не знает. Забыла, как я за Софьей Самуиловной приглядывала, лекарства давала по часам, пока она сама по кобелям носилась, у нее в этом смысле мозги с юности в передок съезжали, недержание имелось. Забыла, как мы с ней в ранней молодости, чтобы подзаработать, на Малаховском еврейском кладбище – у нее в Малаховке от родителей дача и смотритель кладбища в приятелях – трупы из шланга в специальной мертвецкой по еврейскому обычаю обмывали. Да Израиль, скажу тебе, последняя страна, где бы я смогла прижиться. Я эту жуть, что она несла, только на ее больную голову списываю. Ведь это она убедила меня покреститься в тридцать три года, когда я еле выкарабкалась после тяжелейшей операции на гнойном аппендиците. Фактически за руку к отцу Меню отвела, в самые что ни на есть интеллигентски-просвещенные кущи. Спустя время, правда, я ей дала свой новый золотой крестик на цепочке, попросила в храме Гроба Господня освятить, когда она в очередной раз к Аронычу лететь собиралась; а она ничего мне не вернула, сказала, у Гроба Господня так и оставила, как жертву во имя моего здоровья. Нет, я непременно должна тебя с ней познакомить. Она очень умная и благородная, когда в ремиссии. Обязательно вместе с тобой к ней в Малаховку съездим, хорошо?