— На наш-то век хватит с избытком… — заметно теряя силы, пробормотал князь Борис.
— И на наш уже не хватит, — мрачно заметил Алексей Адашев. — Все разворовали по сундукам своим кормленщики хищные да неразумные! Казне государевой и по полтинничку с души за год не собрать! Бери державу нашу голыми руками! Ведать бы, кто первый из врагов наших возьмется за сие…
— Да уж давно ведомо! — вскричал Иван. — Один из них в цепях да в ошейнике на коленях нынче стоит! Но один покуда…
— От грабежа, обид нестерпимых да беззакония вашего бежит народ наш православный голову сломя в леса да степи дикие, неверным басурманам на заклание да на поругание! — взорвался вдруг Сильвестр. — Разбойников, людишек лихих, расплодилось оттого больше чем грибов после дождя! Ни по единой дороге ни пройти, ни проехать немыслимо без опаски за жизнь. Люди обиженные Бога забывают, души свои от слова его отвращают, зверствуют в дебрях лесных, грабят без разбору, женщин неволят, детей сиротят! Отчего же сие все? Оттого, что чрез живот свой правим, но не чрез мозги да души свои!
— От избы челобитной ни на шаг единый отойти не могу… — продолжал Адашев. — Слезы свои, обиды свои, горе свое — возами в Москву везут! Как всех рассудить по совести да по справедливости? Как всех управителей наших к разуму призвать? Как воровство противу державы нашей пресечь… либо унять для начала?
— И как же, князь? — склонился над ним царь. — Уж ты одолжи, ответствуй окольничему нашему, труженику честному да превеликому, коли разговор у нас с тобою такой выдался.
— Родом да местом со мною не сошелся прихлебатель-то твой, смерд бесштанный, чтобы князь ветви суздальской ответ держал пред ним! — захлебываясь от ярости, кричал князь Борис.
— Хм… и на плахе местом кичишься… — мрачно усмехнулся Иван и глубоко вздохнул. — Эдак и до топора не доживешь, злобою подавишься…
— Какая на мне вина, государь? — прохрипел князь. — За что казнишь? Пошто дитя мое тута?
— Дитя? — Иван бросил гневный взгляд на молодого князя Алексея. — Хм… дитятко… Есть на него чего?
— Как не поболее, чем на его батюшку, — хмуро ответил Адашев. — Начинать, государь?
Неожиданно тихо, устало, но вместе с тем убежденно Иван проговорил:
— Воры! Весь народ разогнали… Войско собрать не могу от басурман отбиться… Именем царским народ казнят, в обличье черта царя пред народом выставляя… Мир сейчас в державе надобен, а обиженный народ мой в леса бежит, не в царскую, а разбойничью армию… Державу мою крепить надобно пред походами тяжкими, а у народа веру в царя справедливого убивают прямо с рождения… Войску снедь да припасы доставлять надобно, а народ возами челобитья свои в Москву доставляет. Воры супротив народа своего! Пресеку без жалости! Ни родов, ни мест чтить не стану! Новых, новых, безгрешных людей ищи мне, окольничий Адашев! С конюшни в наместники да воеводы верстать буду! А с таких родовитых чрезмерно, кои царя над собою не ведают, особый спрос будет! И Господа Бога вновь чтить начнут, и с сапог царских пылинки слизывать научатся! Враг в державе моей останется лишь один — иноземный, своих же изведу под самый корень! Вот тебе, князь зловредный, проповедь моя пред судом праведным. Не взыщи, коли что не так вышло, ну так ведь и не поп же я, а всего лишь царь православный… Начинай, Алеша!
Но Адашев не успел дочитать и десятой части челобитий, как дверь в подземелье со скрипом и тяжелым стуком отворилась, и с десяток кремлевских стражников внесли сюда тело княжича Андрея и вытолкнули поближе к царю того самого мужика, которого допрашивал монах Дионисий.
Царь вскочил на ноги.
— Это еще кто такие? — воскликнул он гневно. — Кто велел? Кто посмел?
— Не гневись, государь, — проговорил из своей тени игумен Левкий, — допроси мужичка. Дело-то одно…
— Ну-у-у! Кто таков? — выкрикнул Иван, вновь садясь на свою лавку. — Эй, поднимите-ка его!
Двое помощников палача поставили мужика на ноги. Оказалось, что он всего лишь по плечо царю, который со своим длинным, подогнутым книзу носом был похож сейчас на хищную птицу, нависшую над своей жертвой.
— Что — чрез дыбу да клещи говорить станешь? Кто таков?
— Че… че… человек я… дворовый вот… вот…
— Чей? — Царь гневно топнул ногою.