— Да уж куда смешнее… — тихо пробормотал Адашев. — Спеси высокородных предела нету… Этот вот, вор отпетый, и вовсе над царем сам себя возвел…
— А ты чего скажешь, человек княжий?
— Воровство! Воровство сие, великий государь! Сталбыть…
— Вот-вот — воровство сие… Верное слово мужик молвил! Но к чему бы это я рассказ сей затеял в подземелье-то этом да средь воров окаянных, а, Алеша?
Тот, недоуменно поджав губы, приподнял и плечи.
— Да к тому, что был среди всех князей один добрый и ласковый такой, большой и толстый, который нет-нет да и навестит малолетних великих князей… Бывало, отведет нас куда-нибудь от людей подальше и ну кормить нас пирогами разными, икрой всякой, рыбами копчеными, сладостями.
Ах, до сих пор слюнки еще текут! А притом ничего у нас не просил, ни на кого не натравливал — а просто сидел, глядел, как голодные великие княжата с его гостинцем управляются, улыбался так добро и ласково, точно апостол с иконы, да гладил нас по головам. Только не слишком уж часто наезжал князь сей проведать и побаловать нас, а потом и вовсе служить в землицы дальние наши отправился. Долго мы помнили его и ждали… До сей поры память крепко его держит…
— И кто же сей ангел во плоти был, государь? — спросил Адашев.
— Хм… Да князь Борис Агафонович и был им! А теперь вот принудил меня на ошейник железный, словно зверя дикого, посадить его… Ибо вор он державе нашей. Каково мне, а, Алеша? Или царь уж и не человек вовсе?
Дверь вдруг отворилась, и, пригибаясь, в пытошную вошли друг за другом, первым пропустив игумена Левкия, все три князя.
Царь хмуро, исподлобья посмотрел в их сторону.
— Мужик сказал истинную правду, государь, — жестко заявил князь Курбский. — Славный монастырь наш Чудов словно после боя раны лечит. Монахи до сей поры с дубьем да пищалями на страже стоят…
— И в государевом Кремле сие! — набатом гудел князь Мстиславский. — Воровство сие неслыханное, государь! Что народ московский поутру скажет?
— Басурмане истинные… — злобно проворчал князь Курлятев.
— Отпусти меня, государь… — глубоко вздохнув, сказал Сильвестр, мрачно молчавший все это время. — Воров да богоотступников казнить — дело царское. Мое же — грехи отпускать. Ан некому тут…
— Ступай, святой отец, — кивнул Иван. — А ты, игумен Левкий, останься. Мужика покуда уберите с глаз долой. Да не вовсе, костоломы, просто подалее куда-нибудь. Князя водицею окатите, чтоб при чувстве и разуме всегда пребывал тут. А ты, окольничий, до конца дочитывай, как только князь в дух да разум войдет. Эй, лейте на него из трех ведер сразу!
Когда князь Борис очнулся, он по-собачьи отфыркался и процедил сквозь зубы:
— Казни быстрее, душегубец боярский…
— Не за то ответ держишь, что боярин да князь, а за то, что вор ты пред державою нашею, бешеный да неукротимый вор! Весь народ вологодский взыскивает с наместника царского за злодеяния, им в Вологде, городе нашем любезном, многократно творимые! Ай не слышал обвинения тебе?
— А проверял их кто?
— Правду проверять — лишь время попусту терять, — заметил Адашев. — А вот воровство ядовитое мои люди, почитай, полгода в Вологде раскапывали. Докладывал я тебе о том, государь…
— Верно… Помню… Ан народ вологодский быстрее царя на суд сей решился. Урок нам горький… Ан полезный! Слушай дальше, князь, обвинения себе!
Адашев читал громко, внятно, каждое слово отчетливо отделяя от другого.
Князья слушали с напряженным, сосредоточенным вниманием. Они, разумеется, отлично понимали, что часы «бешеного князя Бориса», как звали его между собою почти все, кто его знал, сочтены, и думали они сейчас вовсе не о том, чтобы найти какой-либо способ спасения князя, а о тех последствиях, которые эта казнь неминуемо вызовет. Все многочисленное и многосильное русское боярство и княжество может так взроптать на казнь эту скоропалительную, тайную и самолично царем приговоренную, что и трон зашататься может… Ведь вокруг Москвы войска сейчас немалые стягиваются, а при них воеводами все те же князья да бояре. Брось в эту сухую солому искрицу малую — такого пожара наделать можно, что не дай и не приведи господь!.. Не дома гореть станут — царство целое! И — дотла… Неужели царь не понимает этого? Как его понять сейчас? Куда он ведет? А не дать людям острастки, не выдать им князя головою — народ за вилы возьмется, что не раз уже бывало в прошлом… И еще неизвестно, что легче окажется — тот пожар или эти вилы… Ну и монах Левкий! И где только выискивает он всю эту тухлятину? И почему, собственно, он? От всех этих загадок голова пухнет да кругом идет… А тут еще вонища — не продохнешь… Уж и трупом засмердело…